ЖИЛИ ДВЕ СТАРУШКИ В ОДНОЙ ИЗБЕ СТО СЕДМЬДЕСЯТ РУБЛЕЙ НА ДВОИХ.
Марфа шла восемьдесят шестой год, Устинья восемьдесят четвёртый. Они не были родственницами, а жили поотдельности, пока пятнадцать лет назад не решили совместно коптить белый свет: топлива шло вдвое меньше, расходы на еду тоже экономичнее, а разговоров теперь хватало на целый день. Одиночество уже начинало звонить в их головы, и они стали вести споры с самими собой. Прижились они к Устини, потому что её изба крепка, а Марфин дом с пристройками снесли на дрова. Пять лет они жили в этом домике без нужды в чёмто ещё. Раньше у них было небольшое хозяйство коза, куры, но с возрастом всё труднее было орошать грядки. В итоге они уже второй год не возделывали огород, а печь топить становилось тяжёлой задачей.
Раз в неделю к ним заглядывал внук Устини Савелий, или просто Сева, тридцатипятилетний мужчина на мотоцикле. Он вёз им из города большую сумку: хлеб, баранки, пакетик чая и сахара этим и держался их рацион, иногда варили картошку на керосинке. При виде Севы они слёзы лили без причины.
Если будете дальше рыдать, я к вам больше не поеду, говорила Марфа.
Ладноладно, больше не будем, успокаивал он их.
Сева быстро выгружал провизию, набирал воду из колодца, клал дрова в печь, так что им оставалось лишь щёлкнуть спичкой.
Что ещё привезти? Через неделю приду. Заказывайте, говорил он, быстро выскакивая из избы, держа мотоцикл за спину и гудя в сторону своего маленького города.
Ночами в летних коротких сумерках им не спалось, но они спокойно лежали рядом.
Не спишь, Устинья? шептала Марфа.
Нет, сон ускользнул после вечернего сна, отвечала та.
Я тоже не сплю О чём думаешь?
О всём.
А я о светлом конце Что там? Никто не знает.
И никогда не узнает, подхватывала Марфа.
Старушки стали слабеть, но ум их работал, порой даже резче, чем в молодости: отдалённый взгляд лучше замечал детали, хотя иногда память подвела и они путались в словах. Однажды ночью Марфа встала и начала одеваться.
Куда? спросила её Устинья.
Домой.
Твой дом здесь!
Неет, я домой упрямо отвечала она, качая головой, подошла к двери, схватилась за скобу, но потом развернулась, сняла одежду и лёгла обратно на кровать.
Устинья ничего не сказала, поняв, что у Марфы мозг слегка «переключился», но вскоре всё вернулось в норму. Не желая погрязнуть в унынии, они держались бодрости. Устинья, как кукламарионетка, часто говорила:
Слушай мой простой ум: мир не без добрых людей. Сева к нам приезжает, привозит еду, дровишки есть, в доме тепло, нам пенсия поливает. Что ещё нужно?
Тебе хорошо петь, у тебя внук, а у меня никого, возражала Марфа. Рукиноги откажут в приют уйдём.
Я не брошу тебя, пока живу, отвечала Устинья, даже в приюте найдут людей.
Эти слова подбадривали Марфу, она светилась радостью, а Устинья была полна благодушия.
Обе старушки часто вспоминали свою жизнь. Их дети выросли к войне: у Марфы было четыре сына, у Устиньи два. Марфа потеряла мужа, когда в сенокосе у него заболел живот. Крестьянин в разгаре работы не спешит к врачу, а Марфа, услышав гнойный аппендикс, спихнула лошадь и на тряской телеге везла его в больницу. Оказалось, что это был аппендицит.
Четыре сына Марфы погибли один за другим. Как она выдержала всё это, не сойдя с ума? После каждой страшной новости она падала в обморок, а соседи поливали её водой, словно воскрешали. Как будто её тело сделано из особой прочной стали каждый раз поднималась, жила и дожила до восьмидесяти пяти, без озлобленности, но с горечью в душе.
У Устиньи исчез муж и один сын; другой вернулся, но уже «инвалид», живой, но ограниченный. Он устроился в городской артель, женился, а через тридцать семь лет умер. Внук Устиньи, Сева, часто навещал их, а её невестка вышла замуж второй раз. Устинья благодарила судьбу: её род не отрублен корнями, как у Марфы, у неё есть внук, который помогает, и у него уже есть дети.
Ии, дорогуша! возражала Устинья. Сколько нам нужно? Кусок хлеба и чашка чая и сыты весь день. Что тебе ещё нужно?
Ничего, качала головой Марфа. Положил бы бог меня спать.
Время придёт, и мы умрём, обещала Устинья.
С приходом тёплых дней старушки, одетые в зимние шубы и шали, выходили на улицу, садились на завалинку, грелись на солнце и вдыхали аромат земли. Весна шла, будто бесконечно длится в их жизни. Они часто дрожали даже под ярким солнцем, но весна всё равно тревожила их. Когдато весенний запах обещал обновление, потом стал знаком томления, потом почти исчез, а теперь шептал о тлении.
Они сидели часами в одной позе руки на палке, лицо к солнцу, глаза лишь иногда моргали. Когда находили повод поговорить, их лица оживлялись, губы жевали.
Самое бы время умереть! говорил ктото. Тепло, цветы, птицы поют.
Да, соглашалась другая. Земля рыхлая, как пух, легко копать.
Однажды утром Марфа ощутила тревогу, посидела на завалинке, затем поднялась и пошла в избу. Каждая ступенька крыльца давалась ей с трудом, руки дрожали, словно птичьи лапы. Дойдя до порога, держась за стену, она неуклюже лёгла на кровать, откуда иногда слышался едва различимый стон.
Устинья сразу заметила, что с подругой чтото происходит, и пошла к ней. У Марфы лицо осветлилось, но потом потемнело ещё сильнее. Устинья поняла, что Марфа уже почти отходит, и стала наблюдать за ней.
Марфа попыталась подсесть, но упала на тот же бок, затем перевернулась на спину, но ей было неудобно, и она тихо постанывала, качая головой по подушке. Устинья подходила несколько раз, пытаясь помочь, но вскоре осознала свою бессильность и просто сидела рядом, наблюдая.
Вечером ей стало легче: она проснулась с бледным лицом, глаза метали в стороны, не понимая, откуда такой покой. Сердце слегка дрожало. Устинья отошла, чтобы не тревожить её. Марфа уже не проснулась.
Устинья, охраняя её, вдруг услышала, как в избе осталось лишь одно её дыхание. Она не ожидала такой ловкости, будто ктото поднял её с кровати и перенёс к ней. Сердце начало биться тричетыре раза и замедлило, а потом остановилось навсегда.
Отмучилась! крикнула Устинья по всей избе. А меня на кого оставила?!
Она заплакала, прорычала:
Как нам быть? Мы же как сестры! Когда придёт Сева? Наказать бы кого но кого?
Размышляя так, Устинья провела всю ночь, не заметив, как рассвело. Ночь была короткой, но полна соловьиного пения.
Утром мотоцикл заскрипел у окна, и ноги Устиньи, будто молодые, вынесли её на крыльцо.
Ангелы тебя сегодня принесли, Сева, сказала она. Марфа умерла.
Что? лицо Севы побелело.
Как теперь жить одной? рыдала Устинья, садясь на ступеньку.
Не думай об этом, бабушка. Я не оставлю тебя. На зиму приюту к себе возьму.
Пусть Бог меня этим летом поймёт.
Опять ты о том же! морщил брови Сева.
О чём ещё говорить? Ты мне родной, а её жена чужая, я же как пень в вашей семье, споткнусь.
Об этом не будем спорить.
Устинья и Сева провели два дня в хлопотах, и Устинья словно нашла в себе новую энергию: ходила по дому, топила печь, готовила, будто ей десять лет назад вернулся дух Марфы.
Устинья осталась одна, и на неё накатила такая тоска, что она не знала, что делать. За пятнадцать лет совместной жизни они стали ближе, чем родственники; каждая смотрела на другую как на своё второе я. Они никогда не ссорились, а лишь подбадривали друг друга. Оба понимали, что живут только вместе, и обе боялись одиночества.
Хорошо тебе! завидовала Устинья Марфе. А мне что?
Сева навещал её почти каждый день, иногда оставался ночевать, привозя баранки и сухари, которые Устинья макала в чай. Но даже эти лакомства не могли утешить старушку.
Однажды, в середине лета, Устинья тихо убиралась в избе, и вдруг услышала голос Марфы:
Эй, старуха! Засиделась!
Она открыла дверь в сени никого. Окружила дом, пошевелила палкой лопухи у гряд, но никого не нашла. Всётаки голос звучал так явно, будто Марфа действительно стояла рядом.
«Наверно, она пришла за мной, тоже скучала», подумала Устинья, и её руки и ноги дрогнули. Она еле дошла до сундука, достала узелок с подготовленной одеждой, положила на стол и лёгла на кровать.
Не знала она, день это был или ночь, сколько времени пролежала часы, а может сутки и больше. Чувствовала, как жизнь в ней угасает, но боли нет, лишь лёгкая отрада. В мыслях всплывали яркие картины: трёхлетняя она с бабушкой на цветущем лугу, муж в белой рубахекосоворотке, дети, работа на сенокосе, молоток в риге, запах соломы и льняного масла. Жизнь казалась одновременно бесконечно долгой и мгновенной.
Сева, приехав на мотоцикле, нашёл бабушку безжизненной, уронил голову на стол рядом с узелком и громко зарыдал.
