Без упрёка
Сквозь окна старой пятиэтажки пронизывал декабрь, и вьюга окрашивала заснеженные улицы в бледнофиолетовый. На кухне, где пахло чаем и вчерашними котлетами, царил домашний уют. Вечер застал семью за круглым столом, покрытым выцветшей клеёнкой с узором виноградной лозы.
Отец, Алексей Петрович, с утра обмотали тяжёлым гипсом; его нога, словно ледяной булыжник, покоилась на соседнем табурете. Боль в ней была невыносимой, но ещё сильнее страдала душа от досады, бессилия и того тихого стыда, который знаком каждому семидесятилетнему, ощущающему свою немощь.
Сын, Антон, молча кипятил на газовой плите старый чайник, а свист его стал неизменным аккомпанементом вечера. В голове эхом звучал испуганный голос матери, звонящий ему утром.
Антоша смогла она выдохнуть едва слышно. В этой дрожащей паузе он почувствовал холодный, тяжёлый груз. С папой беда. Упал.
Он схватил телефон, пытаясь выудить из её отрывистых слов хоть крупицу ясности.
Я пошла в магазин по своей тропе говорила ему не ходи, там скользко он отмахнулся прерывались её всхлипы. Соседи прибежали, сказали упал Скорая забрала Ногу, кажется, сломал
Он представил себе бледное, испуганное лицо матери, не знавшей, что делать, и беспомощного отца, скользящего на обледенелой дорожке.
Сбросивсь с работы, Антон бросился в травмпункт. В длинном коридоре он нашёл отца на каталке одинокого, согнувшегося, с грязным лицом. Алексей Петрович уставился в кафельный пол, дыша коротко и прерывисто, сдерживая боль. Увидев сына, он лишь кивнул, в глазах мелькнул стыд.
Антон сел рядом. Они молча ждали рентгена. Отец был необычайно покорен и молчалив, и в этой тишине слышалось больше просьбы о помощи, чем в любом слове.
Врач произнёс: «Хорошо, без смещения». Затем наложили гипс, а потом дорога домой, где самая тяжёлая часть ждала: несколько шагов до подъезда и три пролёта на втором этаже.
Антон подставил плечо отцу и крепко держал его. Он чувствовал, как напрягаются каждый мускул спины пожилого человека, как тот, стиснув зубы, пытается перевести часть веса на здоровую ногу. Шаг за шагом, с остановками на каждом пролетe, Антон обнимал отца за торс, несет почти всю тяжесть и физическую, и душевную. Хриплое дыхание отца доносилось до уха, и сын понимал, что для всегда строгого отца эта беспомощность хуже любой боли.
Добравшись до квартиры, они, покрытые потом, упали на стулья в прихожей, поставленные мамой. Глядя на отца, сидевшего за кухонным столом, Антон мысленно повторил: «Пап, я же тебя предупреждал! Сто раз говорил, не ходи по тому краешку! Если бы ты меня слышал, я бы успел!» И теперь, когда отец сидел, Антон увидел в его спине отголосок собственной, три года назад.
Тогда, будучи горячим и самоуверенным, он вложился в сомнительный проект и потерял приличные деньги. Стыд от признания перед отцом гложет его, ожидая ядовитой отповеди: «Я же тебя предупреждал!». Но отец тогда не сказал ни слова. Он тяжело вздохнул, положил руку на плечо сыну и спросил: «С голоду не умрём? Ну и ладно, значит, учиться надо было. Выкрутимся». И они действительно выкрутились. Поддержка без упрёка оказалась крепче любого бетона.
Антон налил в кружку горячую воду, рядом поставил две таблетки обезболивающего и заварил ароматный чай.
Держи, попей, сказал он просто. Больше ничего не болит? Голова кружится?
Алексей Петрович поднял усталые глаза, в которых читалась готовность к упрёку, но упрёка не последовало.
Нет, сынок, вроде всё обречённо вздохнул он.
Ничего, пап, Антон сел напротив, поставив вазочку с печеньем, которую мать всегда держала на столе. Главное, что живздоров. Через месяц гипс снимут, будем укреплять ногу, и всё заживёт. Будешь, как новый. А в магазин я сам схожу или доставку оформим. Не трудно.
Он обратился к матери:
Глафира Петровна, не переживай. Всё улажено. Папа поправится, а мы ему поможем. Правда?
Глафира Петровна вздохнула, протянула руку, накрыв ею мужа.
Конечно, помогу, тихо произнесла она. Упрямый ты мой.
Отец не ответил, но и не отдернул ладонь. Он лишь кивнул, и в уголках губ появилась слабая улыбка.
Антон посмотрел на их руки крупную, покрытую прожилками и старческими пятнами, руку отца и узловатые, вечно тревожные пальцы матери, сейчас неподвижные. В этой тишине простого жеста было больше примирения, чем в тысяче слов.
Он вспомнил, как неделю назад отец учил семилетнего Степку чинить табуретку. «Не бойся, внучек, хрипел Алексей Петрович, вкладывая молоток в маленькую ладонь мальчика. Главное не сила, а терпение. И не торопись». Тогда Антон стоял на кухне, улыбаясь, наблюдая, как мальчишка вбивает гвоздь под дедовым присмотром.
Сейчас, глядя на отца, он понял: они, как тот табурет, поскрипывающий, но всё ещё крепкий. Главное сейчас не сила упрёков, а терпение, готовность помогать друг другу, а не доказывать правоту.
Знаешь, пап, продолжил он, наливая ещё чай, Степка вчера спросил, когда дед придёт, чтобы вместе делать полку для цветов. Говорит, без тебя гвозди не вбить.
Алексей Петрович поднял голову. В его усталых глазах дрогнуло не боль, а теплое живое чувство.
Полку? переспросил он, голос его стал чище. Как только гипс снимут, сразу займёмся. Пусть пока эскизы рисует.
Глафира Петровна улыбнулась своей особой, согревающей улыбкой, смягчавшей морщины.
Хорошо, прошептала она. У вас будет общее дело.
Антон посмотрел на отца, который слегка расправил плечи, и ощутил, как напряжение покидает его. Он встал, поставив пустую кружку в раковину.
Пойду, сказал он, поправляя куртку. Завтра утром привезу новые костыли, лёгкие, с регулировкой. Разберёмся, как их использовать.
Отец кивнул, на лице появился проблеск облегчения.
Спасибо, сынок.
И Степку схвачу, добавил Антон, уже выходя в прихожую. Пусть посмотрит, как дед с техникой знакомится. Ему будет интересно.
Он вышел на лестничную площадку, дверь за ним захлопнулась. Спускаясь по лестнице, Антон уже строил план: сначала в ортопедический центр, потом помочь отцу освоиться с костылями, при необходимости зайти в магазин за продуктами.
Сев в машину, он представлял, как завтра Степка с восторгом будет наблюдать, как дед осваивает «новую технику», как Алексей Петрович, преодолевая боль, будет выглядеть уверенно перед внуком. В этом образе не было места упрёкам лишь терпеливая поддержка, та самая, что когдато спасла и его самого.
Уличные фонари зажглись в холодных сумерках. Антон пошёл вперёд, унося с собой простую истину: выздоровление начинается не тогда, когда кости срастаются, а когда рушится стена обид и возводится мост ещё шаткий, но прочный, по которому можно идти навстречу друг другу.
