Колёса чёрного лимузина почти скользнули по бордюру, будто касаясь границы между миром мечты и реальностью. Машина была не просто транспортом её глянцевая сталь воплощала идеал, к которому стремилась власть. Из неё вышел мужчина Алексей Воронцов.
Сухой, безупречный костюм будто был сшит не портным, а самими Фаталями. Если присмотреться, ткань на плечах слегка свисала, напоминая о том, как Алексей в последние месяцы потерял вес, сжёг себя в погоне за успехом.
Лицо его, отточенное и холодное, хранило отпечаток лезвий ледяного спокойствия, а в уголках висков блеснула серая усталость, как от долгих ночных совещаний. Тонкими, почти аристократичными пальцами он поправил галстук жест, в котором отразилось стремление держать всё под контролем, даже тот каприз, который ускользает сквозь пальцы.
Имя Алексей Воронцов звучало, как фамильный герб гордо, слегка надменно, уверенно в залах совета директоров, резонансно в переговорах и холодно в одиночестве роскошного кабинета. Сорок восемь лет, из которых два десятка он возводил империю, кирпич за кирпичом. Но сейчас эти кирпичи начали рассыпаться, раскрывая пустоту внутри.
Он шагал медленно, будто каждое движение требовало огромной внутренней силы. Даже простое прибытие в частную клинику, где он был вызван, отнимало у него энергию. Повернувшись к своему блестящему лимузину, в его глазах вспыхнула тень человека, осознавшего, что он лишь временный страж этой роскоши.
Неподалёку стоял рынок в Подмосковье. У него, у своего «старого железного коня», стоял другой мужчина Андрей Соколов. Он только что привёз из магазина жену и двоих детей сына и дочурку. Вытер ладони о потёртые джинсы, закурил сигарету и прислонился к крыльцу своего ветхого «Феникса».
Андрей был ростом чуть ниже полутора метров, плечистый, с открытым, загорелым от осеннего солнца лицом. Светлые волосы, обгоревшие летними лучами, были коротко стрижены. В его облике отражалась мужская надёжность, выкованная годами обычной жизни.
Когда его взгляд скользнул по суете рынка и наткнулся на лимузин, в глазах зажегся знакомый огонёк смесь горькой зависти и сладкой восхищённости. Он сделал последнюю затяжку, бросил окурок и растёр его ботинком.
Вот оно, счастье… пробормотал он, и в голосе звучала не злоба, а почти детская мечтательность. Как бы хотелось жить не в этом тяжёлом гуле, а в лёгкой ласточке. Не варить пельмени дома, а заказывать стейки в ресторанах. И море два раза в год, как по расписанию. Раз в июне с детьми, чтобы они резвились, второй в сентябре с женой, тихо, под шум прибоя…
Он вздохнул, и его широкие плечи немного опустились под тяжестью этой сладкой, но недостижимой мечты. В его воображении уже стоял мягкий салон, покой и уверенность, которые, по его мнению, должны были исходить от такой машины и её владельца.
Гдето рядом, невидимое ухо слышало шёпот и тихо вздыхало. Люди видят лишь блеск фасада, не подозревая, какой спектакль разыгрывается за кулисами.
Алексей шёл по асфальту, каждый шаг отдавался глухой, размытой болью в теле, которое уже не подчинялось ему и предавало с каждым днём. Его обед уже ждал дома безвкусное пюре без ароматов, от которого уже и не хочется глотать.
Час назад он покинул кабинет следователя, и тяжёлая, свинцовая тень надвигающегося падения уже обхватила его, затягивая петлю всё туже. В ушах звучал безразличный голос, перечислявший статьи каждый пункт был гвоздём в крышку его бизнеса.
Его единственный сын, юный Клим, с яркими глазами, когдато был для Алексея отражением будущего, смыслом всех достижений. Сейчас мальчик находился за высоким забором частной клиники, где пытались вырвать его из лап демонов зависимостей и родительского безразличия.
Жена его Валентина. Тот смех, что раньше заставлял сердце биться быстрее, теперь пахнет чужим мужским ароматом. Она часто ходила на «девичники», в её глазах появлялся блеск, когда она смотрела в телефон, а её новая страсть к вечернему фитнесу выглядела как попытка уйти от семейных ужинов.
Он стал замечать маленькие детали взгляды, улыбки, шёпоты складывающиеся в картину предательства. Он пока не знал имени того, кто стоял за этим, но уже ощущал его тень в каждом углу их бывшего дома, превратившегося в блестящую ловушку. Взгляд домашней прислуги, Надежды Петровны, когда она подавала ту же пресную массу, был странно печален, будто она знала, что в еду её жена подсыпает успокоительные, чтобы Алексей меньше «нервничал и не задавал вопросов».
Жизнь его подходила к концу. Он видел это в глазах врачей, но сначала придётся потерять всё: бизнес, построенный с нуля; особняк, где эхо ходило по пустым коридорам; яхту, ставшую предметом насмешек; и имя, которое скоро будет топтаться в газетных заголовках.
Самое страшное было не в смерти, а в медленном, унизительном пути к ней в понимании, что тебя уже списали, предали, а твоя жизнь превратилась в ожидание конца, а состояние в приз, за который уже борются другие.
А тот, кто завидовал старой машине, был здоров. Понастоящему. Его здоровье ощущалось как живой поток: он мог с хрустом откусить яблоко, чувствуя, как сок разрывается во рту, мог, стоя у открытого багажника, откусить кусок чёрного хлеба с солёным салом, чесноком и укропом вкуснее любого стейка в дорогом ресторане. Сон его был крепким, без снотворного, без тревожных мыслей.
Его мир был прочным, как фундамент. Не холодный, как мрамор, а тёплый, надёжный, как старый деревянный дом. В нём не было места коварным финансовым пирамидам всё было просто: заработал получил, помог тебе помогут, любил тебя полюбят.
И этот мир, этот крепкий фундамент, потянул его за рукав. Жена. Нежная, но без светских манер.
Что задумался? спросила она, толкнув его в бок. Пойдём на рынок, купим холодец. Надо успеть, пока всё не распродали. Заодно подберём кеды Вове, старые уже пахнут ладаном.
И они пошли. Она, взяв его под руку, как будто вела по жизни уверенно. Он шёл рядом, сердце его согревала тихая, прочная любовь. Впереди, смеясь и толкаясь, бежали их дети два источника шума, беспорядка и радости. За их спиной незримо парил ангелхранитель, отгоняя беды мягким взмахом крыла.
А человек в безупречном костюме медленно приближался к воротам частной клиники. Его взгляд, застыл от обезболивающего, скользнул по румяному, полному сил мужчине, которого его живорадостная жена держала под руку, как ценное открытие.
И в его душе, иссушённой болью и предательством, вспыхнула мысль, острая и ясная: отдал бы все эти раздутые миллионы, весь позолоченный прах за один дергающийся рукав пиджака. За настойчивый тычок в бок и поход на рынок за говяжьими ногами. За право, с аппетитом, съесть холодец, когда он застывший, ароматный, будет на столе.
Не копируйте чужие судьбы. Не примеряйте чужое счастье. Оно часто скрывается за подкладкой из горькой полыни. Живите своей жизнью. Пара простых кед на ногах больше благословения, чем любой роскошный автомобиль. Каждый идёт своим путём, и важно идти по нему в своей, пусть скромной, но удобной обуви.
Порой идти пешком лучше, чем мчаться к краю пропасти на ветру. Не желайте чужого. За ним всегда тянется невидимый, но тяжёлый довесок чужие боли, ошибки, грехи, опасные для вашей души.
Ваша жизнь с её простыми радостями утренний кофе, детский смех, тёплый очаг и есть настоящее богатство. Его нельзя пересчитать в рублях, но именно оно наполняет сердце тихим, глубоким счастьем. Цените то, что имеете, ибо для когото это уже недостижимая мечта. Идите своим путём, и пусть ваши кедры проложат дорогу к вашему истинному счастью.
