Послушай, поведаю, как у меня складывались отношения с Тамарой Ивановной на кухне целая драма, не иначе. Представь: стою у плиты, только сняла борщ, запах разносится по всей квартире, и тут свекровь с порога «Елена, опять уксус в борщ добавила? Кислятина, у Серёжи потом изжога будет, ты же знаешь, у него желудок слабый, ему всё диетическое нужно, а ты специями балуешься». Не моргнув глазом, она отодвигает тарелку, смотрит на сына с такой жалостью, будто я его отравить решила. Серёжа сидит, уткнувшись в тарелку, уши пылают, а я с половником в руке, внутри всё сжимается, но улыбаюсь как учили, по-русски, сдержанно.
Говорю: «Тамара Ивановна, уксуса не было, только немного лимонного сока для цвета. Серёжа любит этот борщ, правда же, Серёж?» А он, бедняга, между двух огней: с одной стороны я, с другой мама, уверенная, что она кулинарный авторитет. «Вкусно, мам, правда», бормочет, хлебом заедает. А она: «Вот именно, что просто нормально. А должно быть полезно и по-домашнему. Я, когда варю, никакой зажарки сплошные канцерогены. Лук, морковка и всё. А у тебя жир плавает. Ладно, потом научу, рецепт напишу, ты ещё молодая, опыта нет».
Я к раковине отвернулась, думаю: «Молодая, конечно, тридцать два года, веду кулинарный блог, десять тысяч подписчиков, коллеги на работе просят пироги приносить, а для неё я всё равно неумёха, которая сына голодом морит». Воскресные обеды у нас как закон: каждую неделю Тамара Ивановна приезжает, холодильник проверяет, я с субботы закупаюсь мясо, творог, зелень, стараюсь удивить, заслужить хотя бы «неплохо». Но всё по кругу.
В тот раз после борща я запекла буженину, чеснок, морковь мясо тает во рту. А она ковыряет вилкой, будто ищет мину: «Суховато, передержала, чеснока много. Думаешь, чем больше специй, тем вкуснее? Ошибка молодых хозяек. Вкус должен быть натуральный. Я в рукаве делаю сок даёт, а у тебя подошва. Серёженька, не ешь много, тяжело будет». Серёжа вилку отложил, аппетит пропал, а у меня ком в горле три часа на это мясо убила.
Я: «Может, чаю?» убираю тарелки. Она: «Чай хорошо, только не с бергамотом, давление скачет. Обычный, чёрный. И пирог твой попробую, хотя дрожжевое тесто вредно, ты, Лена, поправилась, заметила?» Я не поправилась ни на грамм, но спорить не стала. Поставила свой вишнёвый пирог гордость моя, начинка держится, не вытекает. Она кусочек отломила, пожевала: «Кисло. Сахара пожалела? Или вишня мороженая? Мы раньше варенье варили, а сейчас одни полуфабрикаты. Ну, с чаем пойдёт, если сахара добавить».
Вечером, когда за ней дверь закрылась, я на диван рухнула гора посуды, пирог почти нетронутый. Серёжа рядом сел, обнял: «Ты же знаешь маму, у неё характер такой, учительница, всех учить любит. Не принимай близко». А я: «Серёжа, она не учит, она обесценивает. Я стараюсь, а она приходит и вытирает ноги о мой труд. Тебе не обидно?» Он: «Обидно, но что скажу? Она добра желает, просто вкусы у неё советские, к столовской еде привыкла». Я: «Если бы. Она себя шеф-поваром считает, а котлеты у неё хлеб с мясом пополам, суп вода с картошкой». Он: «Ну, не начинай, просто по-другому готовит. Не будем ссориться из-за еды». Я промолчала, но внутри решила: хватит, надо что-то менять.
Неделя пролетела, снова воскресенье, у Серёжи день рождения не юбилей, просто тридцать четыре, но отметить хотели. Я решила выложиться: салат с рукколой и креветками, жюльен, утка с яблоками, домашний хлеб, торт «Наполеон» по бабушкиному рецепту. Встала в шесть утра, к двум часам квартира пахла так, что слюнки текли. Стол как в ресторане: скатерть, салфетки, хрусталь.
Тамара Ивановна пришла ровно в два, с огромной сумкой: «С днём рождения, сынок! Вот тебе гостинцы». И начинает выкладывать контейнеры: холодец на свиных ножках, селёдка под шубой, котлетки паровые. Я стою, прижавшись к холодильнику, смотрю на это вторжение: на моём столе среди изысканных блюд появляются контейнеры с холодцом и селёдкой.
Я: «Тамара Ивановна, зачем? Я же приготовила праздничный обед». Она: «Ой, Лена, ну что ты понимаешь, утка твоя наверняка жёсткая, жюльен баловство, грибы тяжёлые. Пусть Серёжа поест нормальной еды, а ваши эксперименты потом доедите». И на место салата ставит свой холодец.
Серёжа смотрит на меня беспомощно, я бледная, губы кусаю, хочется утку в окно выкинуть или расплакаться. Но делаю глубокий вдох: «Серёжа, ты будешь есть то, что я приготовила, или мамины котлеты?» Он: «Лена, ну зачем так? Мы всё попробуем, мама старалась». Я: «Значит, всё попробуем». В этот момент что-то внутри щёлкнуло.
Обед прошёл в тишине. Тамара Ивановна к моим блюдам не притронулась, сыну накладывала своё: «Вот, кушай, сынок, холодец прозрачный, не то что магазинная химия. Котлетка мягкая, Лена, поучись, пока я жива». Серёжа ел мамины котлеты, заедал моим жюльеном, пытаясь всем угодить.
Когда дошли до чая, свекровь: «А торт купила?» Я: «Сама пекла, Наполеон». Она: «Ох, мороки с ним, крем на масле? Жирно. Я вот вафли принесла, Артек, полезнее». Откусила кусочек торта, скривилась: «Коржи жёсткие, крем приторный. Лена, не твоё это выпечка. Лучше бы купила, не так обидно продукты переводить».
Вечером, когда она ушла, оставив грязные контейнеры («помоешь потом, мне тяжело»), я молча убрала остатки в холодильник. Серёжа тихо: «Лен, торт был вкусный, правда». Я спокойно: «Рада, что тебе понравилось. Но это был последний раз, когда твоя мама критикует мою еду за этим столом». Он: «В смысле? Ты хочешь ей запретить приходить?» Я: «Нет, пусть приходит. Но кормить я её больше не буду. Никогда». Он: «Как это? Она же гостья». Я: «Раз моя еда отрава, подошва, кислятина, я не имею права её травить. Пусть ест дома или приносит своё. Я для неё больше палец о палец не ударю». Он: «Лен, это жёстко». Я: «Жёстко это прийти в дом к невестке и обесценить всё, на что я сутки потратила. А я просто берегу свои нервы».
Следующее воскресенье звонок: «Я приеду к обеду». Я: «Ждём». В час дня звонок, свекровь входит, принюхивается обычно пахнет жареным мясом, ванилью, а сегодня ничем, только кофе и свежий воздух. На столе вазочка с печеньем «Юбилейное», сахарница, три чашки. Всё. Ни салатов, ни супа, ни горячего. Плита чистая.
А… мы что, на диете? спрашивает она, садясь на свой стул.
Почему? удивляюсь я, ставя чайник. Мы с Серёжей уже пообедали. А вас ждём на чай.
Пообедали? Без меня? Я с утра ничего не ела, думала, семейный обед.
Так я ничего особенного не готовила, улыбаюсь я. Вы же сами сказали, что моя стряпня вредна, продукты перевожу, всё жирное, кислое, сухое. Я всю неделю думала и решила: не буду рисковать вашим здоровьем. Вам беречься надо. А вдруг опять что-то не так? Не прощу себе, если вам плохо станет.
Она открыла рот, потом закрыла, посмотрела на сына. Серёжа уткнулся в телефон, делает вид, что изучает курс рубля.
Серёжа! Ты это слышишь? Меня в этом доме куском хлеба попрекают!
Мам, ну почему попрекают? Серёжа оторвался от экрана. Лена правду говорит. Ты всегда критикуешь, Лена расстраивается. Вот и решила не готовить, чтобы тебя не расстраивать.
Я?! Критикую?! Я добра желаю! Опытом делюсь! А вы… Неблагодарные! Мать голодом морить!
Печенье свежее, угощайтесь, подвинула я вазочку. Магазинное, ГОСТ.
Не нужно мне ваше печенье! вскочила она, стул опрокинула. Ноги моей здесь больше не будет! Я к вам с душой, а вы… Серёжа, не ожидала! Подкаблучник!
Вылетела в прихожую, хлопнула дверью так, что стёкла задрожали.
Ну вот, вздохнул Серёжа. Обиделась.
Ничего, спокойно сказала я, доставая из духовки спрятанную лазанью. Перебесится. Зато никто не сказал, что у нас дома плохо пахнет или еда невкусная.
Ты лазанью сделала? Серёжа оживился. А почему спрятала?
Потому что это для нас. Для тех, кто ценит. Садись, пока горячее.
Две недели свекровь не звонила, ждала, что мы приползём с извинениями. Но мы не ползли. Серёжа пару раз сам позвонил, о здоровье спросил, про еду ни слова. Я наслаждалась спокойными выходными.
На третью неделю она сама позвонила: «Серёжа, у меня кран потёк, спину прихватило. Заедешь?» Он: «Конечно, мам». Вечером вернулся задумчивый. Я на кухне, пост для блога пишу.
Как мама? спрашиваю.
Кран починил, спину мазью намазал. Лен, я у неё поужинал.
И как? Вкусно?
Знаешь… Я раньше не замечал, или привык. А сегодня… Рассольник серый, перловка жёсткая. Гуляш жирный, масла куча, мяса почти нет, всё пересолено.
Бывает, пожала плечами я.
Нет, я понял, что всегда так было. Просто думал, что так и надо. А потом появилась ты. Я узнал, что мясо может быть сочным, суп ароматным, салат не месиво с майонезом. Я привык к хорошему, к твоему. А сегодня ел мамино и понял, почему ты обижалась. Это правда невкусно.
Я подошла, обняла его. Это было признание, самое важное за все годы.
Ты ей не сказал?
Нет, зачем расстраивать? Сказал «спасибо», съел сколько смог. Лен, прости, что раньше не защищал. Ты у меня волшебница.
Ладно, проехали. Есть будешь? Я сырники сделала, с изюмом.
Буду! Твои сырники шедевр.
В воскресенье Тамара Ивановна снова пришла. Видимо, одиночество перевесило обиду. Вошла тихо, без шума.
Я встретила её в прихожей: «Здравствуйте, Тамара Ивановна. Проходите».
Здравствуй, Лена.
На кухне пахло ванилью и корицей. Она: «Печёшь что-то?» Я: «Шарлотку, с антоновкой». Накрыла на стол, красивые тарелки, шарлотка высокая, золотистая, с корочкой. Отрезала кусок, положила свекрови.
Она посмотрела на пирог, потом на меня. В глазах борьба: хочется сказать что-то привычное, но вспомнила пустой стол и магазинное печенье, одинокие выходные. Взяла вилку, отломила кусочек.
Ну как? спрашивает Серёжа.
Мягкая, выдавила она. Пропеклась хорошо.
Вам нравится? спрашиваю прямо.
В её глазах спокойствие хозяйки, которая знает себе цену.
С чаем очень даже ничего, сказала она, и это была капитуляция. Рецепт не классический, я бы яиц поменьше, но… вкусно. Спасибо, Лена.
На здоровье, улыбнулась я, положила ещё кусочек. Кушайте, пока горячее.
С тех пор Тамара Ивановна мою стряпню не критиковала. Иногда, по привычке, что-то вроде «а я бы лаврушку добавила», но, встретив мой взгляд, тут же: «но у тебя тоже интересно, оригинально». Контейнеры со своей едой носить перестала. Только на Пасху принесла куличи я поставила рядом со своими. Серёжа съел мамин, похвалил, а потом за моим потянулся. Я сделала вид, что не заметила. Ведь мир в семье важнее, чем спор о том, чей изюм вкуснее. Главное знать, что на своей кухне ты сама хозяйка.
