Прасковья Михайлова была девушкой не модной, старомодной до просчётов, и всё глубже чувствовала потребность в семейной крепости. Сейчас вокруг полно «сосисок»: разнообразных связей, букетов мимолётных привязанностей, когда зачем тащить домой целое хозяйство, если можно обойтись одной выгодной передышкой? Сожительство стало нормой, и поход в ЗАГС перестал быть единственным доказательством серьёзности зачем торопиться, если можно снять гостиницу почасово или жить по гостевым правилам? Раньше существовали мораль, стыд, честность и прочие устои; теперь даже Обломов не считался обречённым ему ж из имения деньги шли, и рентий он, оказывается, достойный. Дай Илье Ильичу смартфон и вот у тебя успешный блогер, устроившийся в жизни. Семейная канва распалась: «живите как хотите», шепчет улица; «всё равно посмотрят на телевизор и купят шмотки». Хлеб и зрелища оставьте это себе, добавляют новые требования к союзам: шопинг, самореализация, вечный поиск удобства.
Прасковья была исключением из модного ряда: простая внешне, без накачанных форм и новомодного тюнинга, с чистой симметрией лица, с умом и университетским дипломом, с хорошей работой и достойной зарплатой. Но мужчины почемуто мимо проходили, не замечая благородной редкости и шли, словно к старым граблям, обручаясь с теми, кто выглядел по-другому. Не то чтобы у неё совсем не было поклонников она была приятна и чемто манила, просто до ЗАГСа дело не доходило. А в следующем году ей уже бы стукнуть тридцать, и это напоминало обрывающуюся песню: в социалистические времена тридцать и уже «старородящая», теперь же календарь отодвинулся далеко до шестидесяти, мол, время ещё есть. Рождать «для себя» Прасковья не хотела: ребёнок без мужа не её путь.
Она верила в звёзды но не в дешёвые гороскопы, а в нюансы астрологических прогнозов. Гороскопы теперь были бизнесом: «в первой половине вторника судьбоносная встреча с олигархом» и не забудьте зубную щётку. Прасковья была Стрельцом по натуре огненного знака; считалось, что Стрелец самый спокойный среди огненных Овнов и Львов. Первая любовь её вспыхнула в институте, на первом курсе то поколение теперь называют «ясельным», но восьмнадцать вовсе не совсем инфантильность, они знали, куда идти и что брать. Потом «творческий затык»: платить коммуналку, ездить на маршрутке, покупать еду стало взрослой обязанностью, и выяснилось, что кушать приходится за свои рубли, а не за холодильник у родителей. До сих пор её содержали родные: квартира, полученная на шестнадцатилетие от бабушки, казалась надёжной базой. Но на двоих этих денег порой не хватало и это стало для избранника неприятным открытием.
Ты что, не будешь продукты покупать? искренно удивился тогда Вадим Корнилов, сидя у неё на диване.
Почему я? ответила Прасковья ровно.
Холодильник-то твой, а я здесь не хозяин! пояснил он, и логика его была исчезающе проста.
Раз так, мистически улыбнулась Прасковья, я могу передать тебе все права на хозяйство: хозяйничай, пожалуйста, на здоровье.
Дальше произошло ожидаемое: он испарился. Даже не стал здороваться в коридоре они учились на одном потоке. А ведь оба по знаку были огненные совпадение, что ни на есть. Прасковья переживала; это был её первый мужчина, и рана оставалась. Но время шло: появился второй когда она была на третьем курсе, не из их института. Это уже не про розовые иллюзии.
Сергей оказался старше за тридцать, с формулировкой серьёзных намерений: «Мы с тобой непременно поженимся, зайка». Он был разведен, и любовь казалась всемогущей. Но выяснилось, что постоянной работы у него нет: у Сергея были перманентные сложности с начальством, требования неадекватны, режим невыносим. Он то терял место, то снова искал. При этом кушал он, сидя дома в поиске, прилично за двоих. Прасковье стало тяжко: она купила продукты на последние рубли.
Может, хотя бы курьером? робко предложила она.
Я аналитик, гордо ответил он.
Аналитик не может быть курьером? удивленно спросила Прасковья. Езди и анализируй за деньги, кто мешает? Я вчера купила еды на последние рубли.
Попроси у мамы, хромо посоветовал он. Скажи, у нас временные трудности.
Два месяца я говорю маме о временных трудностях, ответила она устало.
Он процитировал Маяковского в причудливой манере: «Время вещь необычайно длинная!» и посмотрел так, будто ожидал аплодисментов за эрудицию. Прасковья парировала жёстко: «Если ты так мудрён, то не проси еду». Ссора переросла в накал, когда он почувствовал, что его поставили на место впервые в жизни, ведь он привык бросать. И предложение «убирать ноги поскорее» было адресовано не ей вовсе: она предложила «отнести» его Маяковскому пусть поэт кормит. Оскорблённый мужчина не смог вынести этого; гордыня Козерога знака трудолюбивого и надёжного оказалась раненой. И верить гороскопам было всё труднее.
Третий Леонид Мещеряков родился под знаком, который он сам называл «зодиЯк», продолжая странную привычку искажать слова. Они познакомились на астрологическом форуме, их сблизили звёзды, но странности Леонида копились: «СнеДурочка», «стервадесса», «Дубина Реговицкая» он шил прозвища изящно и бесцеремонно, думая, что это острота. Сначала он стеснялся, потом распустился: «свои же», и его язык стал кинжалом. Скандал разгорелся на семейном празднике, когда в присутствии Прасковьиного деда ветерана, человека с тяжёлой шрамированной памятью Леонид назвал Дзержинского «Жердинским» и радостно рассмеялся. Дед, у которого были польские корни и крошечная искра горькой иронии, вскрикнул, и праздник застыл в ледяном молчании. Телеграф жизни перебил идею свадьбы имена уронили маску и оставили обнажённую реальность. Лёня оказался Тельцом земным, обидчивым, и его реакция не помогла.
И тогда появился Пётр Иванов: почти идеал разведённый, без детей, симпатичный, небедный, экономный, хозяйственный, с однушкой аккуратной и умением считать рубли. Он родился под знаком Девы опять земля, расчет и бережливость. Для семейной жизни это казалось идеалом, и Прасковья почти поверила: неужели наконец «горько»?
Они подали заявление, любимый переехал к ней, стал сдавать свою маленькую квартиру, и вдруг заговорил о прописке регистрации. Простая формальность, под которую Пётр требовал общности: «Мы ведь теперь семья, у нас всё общее». Прасковья почувствовала старую шутку: «Перепишешь на меня квартиру? Скажи сначала, веришь ли ты в Бога». Но речь шла о любви. Она согласилась, но поставила условие, иронично и метко: «Я пропишу тебя, а ты меня в мою квартиру. Раз уж у нас всё общее». Пётр растерялся: он думал прописать её, но не думал о том, что она будет прописывать его. Предложение жить по очереди месяц в её квартире, месяц в его прозвучало как испытание, и мужской ум оказался бессильным.
В памяти Прасковьи всплыли картины: первая жена Петра, как говорили, «прошляпила» его жильё, и потому он стал болезненно бережлив. Сидя за ужином, они молчали, каждый пытался понять, что теперь делать с этой общностью и с её условием. Прасковья ушла в комнату, оставив мужчину на кухне думать. Через пятнадцать минут он вышел и, словно ничего не произошло, предложил в кино. Она согласилась, но мягко напомнила: «Ты пропишешь меня, Петя? Мы ведь что-то не договорили». Мужчина отвернулся и ушёл и она не остановила его: к счастью, на свадьбу ещё не потратились, а разговор о браке он начал слишком рано.
Так живут многие. Две из трёх её подруг прошли через ЗАГС одна полгода, другая год, третья словно шепотом выходила, тихо и бессрочно. Прасковья же, по сути, «выходила» то есть жила с гражданскими мужьями по месяцу, и любовь была но любовь, как выяснилось, не всегда о делах и поступках. У многих кавалеров любви к ней не было были удобства, привычки, личные амбиции. Как говорят в соседней недружелюбной стране: «нема дурних» глупцов нет, но есть те, кто думает только о себе. И хоть ей встречались не Овны, все они были каждый посвоему овнами.
Обида осталась. Зачем страдать думала Прасковья если жизнь предлагает другие сценарии? Она изменила отношение: получила повышение, переехала из бабушкиной однушки в двушку, купила приличную иномарку и съездила отдохнуть. Деньги стали её инструментом, а не целью. И вдруг пришло осознание: жизнь удалась. Детородный возраст отодвинут по календарю до шестидесяти, и ещё успеет, если решит «для себя». А «сосисок» вокруг завались; выбирать теперь можно по уму, а не по страху упустить.
Вечером, сидя на балконе в новом кресле, Прасковья смотрела на город, где проблески фонарей тонули в лёгкой дымке, и думала о странной филологии мужчин, о том, как они путают имена и смыслы. Вдали гдето гудела машина, а над домами холодная, прозрачная луна. Сердце её больше не трепетало от страха остаться одной; оно билось ровно и гордо. Она понимала теперь: замужество не цель сама по себе, а выбор, который стоит делать с ясным умом и с тем, кто готов делить не только постель и лайки в соцсетях, но и пустую квартиру, и тяжесть коммунальных квитанций. Рядом может быть ктото, кто принесёт стабильность, но стабильность не самоцель, если за ней нет любви и уважения.
И в этот момент, когда город будто замер в ожидании, Прасковья улыбнулась себе: жизни хватает, чтобы выбрать понастоящему. Пусть вокруг будет много лёгких интрижек и блестящих обещаний она предпочитала рубли осторожных вложений в свою свободу и в то, что на самом деле дорого. Голос времени говорил ей, что дорога ещё длинная, и она шла по ней уже не наскорую руку, а размеренно, с чувством собственного достоинства.
