1993год. Мне доверили младенцаслепого от мира звуков, и я, Елена Сергеевна, взяла на себя роль мамы, не ведая, что готовит судьба.
Михаил, смотри! крикнула я, остановившись у ворота, и глаза мои не могли поверить собственному зрению.
Муж, неловко держась за ведро, полное рыбы, переступил порог. Холод июльского утра пробирался до костей, но то, что я увидела на скамейке, вытеснило любой мороз.
Что там? спросил Михаил, ставя ведро и подойдя ближе.
На старой деревянной скамье у ограды оказался плетёный корзин. Внутри, завернутый в выцветшую тряпку, лежало ребёнокмальчик, примерно двухлетний. Его большие коричневые глаза смотрели прямо в меня без страха, без любопытства, просто смотрели.
Боже, выдохнул Михаил, откуда он взялся?
Я осторожно провела пальцем по тёмным волосам. Малыш даже не шевельнулся, не заплакал лишь мигнул. В крошечной ладошке он держал скомканный листок. Я раскрыла его пальцами и прочитала: «Пожалуйста, помогите ему. Я не могу. Простите».
Надо вызвать полицию, нахмурился Михаил, поцарапав затылок. И сообщить в сельсовет.
Но я уже прижала ребёнка к груди. Он пахнул землёй и неумытыми волосами. Костюм был поцарапан, но чист.
Михаил, сказал он тревожно, мы не можем просто так взять его.
Мы можем, посмотрела я ему в глаза. Илья, мы ждали пять лет. Пять. Доктора говорили, что детей у нас не будет. А теперь
Но законы, бумаги Родители могут появиться, возразил он.
Я покачала головой.
Не появятся. Чувствую, что нет.
Илья вдруг широко улыбнулся, будто понял наш разговор. Этого хватило. Через знакомых мы оформляли опекунство и документы. 1993 год был нелёгким.
Через неделю заметили странность. Илья, которого я назвала Илья, не реагировал на звуки. Сначала думали, что он задумался, сосредоточен.
Но когда соседский трактор грохнул у окна, а Илья не шевельнулся, моё сердце сжалось.
Михаил, он не слышит, прошептала я вечером, укладывая ребёнка в старую колыбель, полученную от племянника.
Муж долго смотрел в огонь камина, потом вздохнул:
Поедем к врачу в Заречье, к Николаю Петровичу.
Доктор Илью осмотрел, расставив руки в замешательстве:
Врожденная полная глухота. Операцию даже не пытайтесь это не ваш случай.
Я плакала весь путь домой. Михаил молчал, сжимая руль так, что пальцы побелели. Когда Илья заснул, я нашла в шкафу бутылку.
Миша, может, и не стоит начала он.
Нет, налил он полстакана, выпил глоток и сказал: Мы не оставим его.
Кого? спросил я.
Его. Никуда его не отправим, твёрдо ответил он. Справимся сами.
Но как? Как его учить? Как запиналась я.
Михаил прервал меня жестом:
Если придётся, ты справишься. Ты же учительница. Придумаешь чтонибудь.
Этой ночью я не сомкнула глаз. Лежа, глядя в потолок, думала: как обучить ребёнка, который не слышит? Как дать ему всё, что нужно?
Утром меня осенило: у него есть глаза, руки, сердце. Значит, всё необходимое уже есть.
На следующий день я достала тетрадь и начала составлять план. Искала литературу, придумывала методы обучения без звука. С того момента наша жизнь изменилась навсегда.
Осенью Илье исполнилось десять. Он сидел у окна и рисовал подсолнухи. В его альбоме цветы не просто росли они танцевали, крутились в особом вихре.
Михаил, посмотри, позвала я его мужа, входя в комнату. Снова жёлтый. Сегодня он счастлив.
За эти годы мы с Ильей научились понимать друг друга. Сначала я осваивала дактильный алфавит пальцевую азбуку, потом жестовый язык. Михаил учился медленнее, но основные слова «сын», «люблю», «гордость» он выучил давно.
Школ для таких детей в нашем районе не было, поэтому я учила его сама. Чтение он освоил быстро: буквы, слоги, слова. Счёт ещё быстрее. Но главное он рисовал. Постоянно, на всё, что попадалось под руку.
Сначала пальцем по запотевшему стеклу. Потом углём на доске, которую Михаил специально сделал. Позднее красками на бумаге и холсте. Краски я заказывала из Москвы по почте, экономя на себе, лишь бы у ребёнка были хорошие материалы.
Опять твоё немое чтото чертит? крикнул сосед Семён, выглядывая через забор. Что ему это даёт?
А ты, Семён, что полезного делаешь? отозвался Михаил, отрываясь от грядки. Помимо того, что хлопаешь дверью?
С жителями деревни было нелегко. Нас не понимали. Дразнили Илью, ругали его, особенно дети. Однажды я пришла домой с порванной рубашкой и царапиной на лице. Без слов показал, кто это сделал Колька, сын сельского старосты.
Я плакала, перевязывая рану. Илья вытирал мои слёзы пальцами и улыбался: Не стоит переживать, всё будет хорошо.
Вечером Михаил ушёл, вернулся поздно, ничего не сказал, но у него под глазом синяк. После этого случая никто Илью больше не тревожил.
В подростковом возрасте его рисунки изменились. Он нашёл свой стиль необычный, будто пришедший из другого мира. Он изображал мир без звуков, но в этих работах была такая глубина, что захватывало дух. Все стены дома были покрыты его картинами.
Однажды к нам приехала комиссия из района, чтобы проверить домашнее обучение. Старуха в строгом костюме вошла в дом, увидела картины и замерла.
Кто это рисовал? спросила она шёпотом.
Мой сын, ответила я гордо.
Нужно показать работы экспертам, сказала она, снимая очки. Ваш ребёнок имеет настоящий талант.
Но мы боялись. Мир за границами деревни казался огромным и опасным для Ильи. Как он будет без нас, без знакомых жестов и знаков?
Пойдём, настаивала я, собирая его вещи. Поблизости ярмарка художников. Нужно показать его работы.
Илье уже было семнадцать. Он был высокий, худой, с длинными пальцами и внимательным взглядом, будто воспринимал всё. С неохотой кивнул спорить было бессмысленно.
На ярмарке его картины повесили в самый дальний угол. Пять небольших полотен поле, птицы, руки, держащие солнце. Люди проходили, бросали взгляды, но не останавливались.
И вдруг появилась она седовласая женщина с прямой осанкой и пронзительным взглядом. Долго стояла перед картинами, не шевелясь. Затем резко повернулась ко мне:
Это ваши работы?
Мой сын, кивнула я, указывая на Илью, стоявшего рядом с руками на груди.
Он не слышит? спросила она, заметив, как мы общаемся жестами.
Да, с рождения, подтвердил Михаил.
Она кивнула:
Меня зовут Вера Сергеевна, я из художественной галереи в Москве. Это произведение она задержалась, рассматривая маленькую картину с закатом над полем. В нём есть то, что многие художники ищут годами. Я хочу его купить.
Илья замер, пристально смотрел в моё лицо, пока я переводила её слова своими неуклюжими жестами. Его пальцы задрожали, в глазах мелькало недоверие.
Вы действительно не планируете продажу? в её голосе прозвучала профессиональная настойчивость.
Мы никогда запнулась я, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Мы о продаже даже не думали. Это просто его душа на холсте.
Она вытащила кожаный кошелёк и без колебаний назвала сумму, сравнимую с тем, сколько Михаил за полгода зарабатывал в своей столярной мастерской.
Через неделю она вернулась, взяв вторую картину ту, где руки держат утреннее солнце.
Осенью пришёл почтальон с конвертом, печать которого гласила «Москва». В нём: «В произведениях вашего сына редкая искренность, понимание глубины без слов. Сейчас такие ценятся истинными ценителями искусства».
Столица встретила нас серыми улицами и холодными взглядами. Галерея оказалась маленькой комнатой в старом здании на окраине города. Но каждый день приходили люди с внимательными глазами.
Посетители обсуждали композицию, цветовую гамму. Илья стоял в стороне, наблюдая за движением губ и жестов. Хотя он не слышал слов, выражения лиц говорили сами за себя: происходило нечто особенное.
Появились гранты, стажировки, публикации в журналах. Его прозвали «Художником тишины». Его картины как тихие крики души отзывались у каждого, кто их видел.
Три года прошли. Михаил не смог сдержать слёз, когда сопровождал сына в Петербург на самостоятельную выставку. Я держалась, но внутри всё болело. Наш мальчик уже стал взрослым, ушёл от нас, но вернулся. Однажды солнечным днём он появился в дверях с букетом полевых цветов, обнял нас, взял меня за руки и повёл через деревню, мимо любопытных взглядов, к дальнему полю.
Там стоял новый дом снежнобелый, с балконом и огромными окнами. Долго гадали жители, кто же построил эту роскошь, но никто не знал владельца.
Что это? прошептала я, не веря глазам.
Илья улыбнулся и вытащил ключи. Внутри были просторные комнаты, мастерская, библиотека, новая мебель.
Сын, воскликнул Михаил, оглядываясь, это твой дом?
Илья кивнул, показывая жестом: «Наш. Ваш и мой».
Он вывел нас на двор, где на стене дома висел огромный портрет: корзина у ворот, женщина с сияющей улыбкой, держащая ребёнка, а над ними надпись жестовым языком: «Спасибо, мама». Я замерла, слёзы текли по щекам, но я их не вытирала.
Мой всегда сдержанный Михаил вдруг шагнул вперёд и крепко обнял сына, едва держась на ногах. Илья ответил тем же, затем подал мне руку. Мы стояли втроём посреди поля у нового дома.
Сегодня работы Ильи украшают лучшие галереи мира. Он открыл школу для глухих детей в региональном центре и финансирует поддерживающие программы. Деревня гордится своим Ильёй тем, кто слышит сердцем.
Мы с Михаилом живём в том же белом доме. Каждое утро я выхожу на веранду с чашкой чая и смотрю на картину на стене. Иногда думаю, что было бы, если бы в том июльском утре мы не вышли наружу. Если бы я не увидела его? Если бы испугалась?
Илья теперь живёт в городе, в большой квартире, но каждую неделю приезжает домой. Он обнимает меня, и все сомнения исчезают. Он никогда не услышит мой голос, но знает каждое моё слово. Музыку он не слышит, но создаёт свою собственную из цветов и линий. И глядя на его счастливую улыбку, понимаю: самые важные моменты жизни иногда происходят в полном молчании.
