Иван Степанович прожил всю жизнь с женой Полиной в крошечном домике на краю деревни. У них вырос сын Михаил, которого отправили учиться в большой город. Гордые, они ждали, когда он действительно женится, а не на мимолётных «городских подружках».
И дождались. Однажды летом Михаил привёз домой девушкумолодую, яркую, словно вспышка из рекламного плаката, в одежде, от которой у Ивана глаза будто загорелись. Звали её Василиса.
Папа, мама, это Василиса, моя жена. Будем жить здесь, на свежем воздухе, произнёс Михаил, обнимая её за плечи.
Полина вскрикнула от радости, что сын нашёл свою судьбу. Иван лишь вытянул губы в тонкую линию. Эта женщина не подходила ему. Белые руки, яркий маникюр, надменный взгляд он хотел бы скромную, трудолюбивую, из своей деревни.
Василиса ворвалась в их размеренную жизнь, как торнадо. На кухне появился компьютер, с утра шуршала музыка, в коридорах вились ароматы духов, будто аптека в летний зной. Она обещала «обустраивать быт» и «вести натуральное хозяйство». Купила породистых курнесушек, которые сразу умерли от холода, выведенных наружу. Весной посадила какието экзотические цветы, а их ростки засохли за неделю.
Иван Степанович молча наблюдал. Он молчал, когда она пыталась доить корову и почти уронила подойник. Молчал, когда за обедом морщилась над его любимыми солеными груздями. Внутри всё кипело, но наружу лишь глухое безмолвие. Не хозяйка, а будто насмешка.
Отношения не сложились с первого дня. Полина старалась угодить, стирала постель, готовила всем. Иван отговаривал: «Не балуй её, пусть сама, как все». Чаще он уходил в поле или в сарай, чтобы не видеть эту «городскую пыль».
Однажды Василиса объявила «генеральную уборку». Выложила на свалку старый, покрытый трещинами самовар, который стоял на чердаке три поколения. Для Ивана это была не вещь, а память о дедушке.
В тот вечер он впервые оскрёбил её:
Кто тебе позволил? Хочешь спросить! Ты чужая здесь! Ничего не понимаешь и не ценишь!
Михаил попытался вмешаться, сказав, что самовар всё равно не чинился. Отец не слушал. Василиса заплакала, стены маленького домика дрогнули от крика.
Жить вместе стало невыносимо. Иван перестал с ней говорить. Василиса отвечала холодным презрением. Михаил метался между отцом и женой, пытаясь их примирить, но старик был непреклонен.
Забирай свою… актрису и уезжайте. Живите в своём городе. Вам здесь места нет, холодно сказал он сыну однажды утром.
Через неделю они уехали. В доме вновь воцарилась тишина, пахнущая полынью и старой древесиной. Радости Ивану она не принесла. Полина тихо вздыхала, перебирая фотографии сына. Он сидел на лавке у ворот, глядя в пустую дорогу.
Прошло два года. Полина не выдержала одиночества, заболела, к зиме умерла. Иван остался один в пустом доме. Сын звонил редко, кратко: «Жив, здоров, не беспокойся».
Однажды в гололёд Иван пошёл за дровами, поскользнулся и сломал ногу. Соседи подвезли в больницу, наложили гипс, поставили костыли. Выздоравливать ему предстояло дома, но одиночество гложет. Как только Михаил услышал, он мчался к отцу.
Пап, поедем к нам в город. Я не оставлю тебя здесь, сказал он.
К вам? К ней? Ни за что! упрямился старик. Лучше здесь один помру.
Но выбора не было. Михаил привёз отца в свою съемную квартиру. Иван ехал, будто к казни, ожидая колкостей невестки.
Василиса встретила их у порога в простом домашнем халате, без яркой помады, лицо уставшее, но спокойное.
Проходите, Иван Степанович. Комната готова, сказала она.
Она помогла ему доковылять на костылях к кровати, раздеться, устроила в комнате, принесла чай. Говорила мало, без лишних слов. Ухаживала молча: кормила, поила, поправляла одеяло. Он ждал подковырки, упрёка, напоминания о его же крике: «Чужая ты здесь!»
Но дни прошли, ничего не менялось. Однажды она принесла старый, заклеенный скотчем фотоальбом, который он оставил дома.
Михаил говорил, что ты любишь его просматривать, добавила она.
Ночью ему стало плохо: поднялось давление, шум в голове. Он попытался встать за водой и упал на ковер. Первой прибежала Василиса. Не крича, не суетясь, она вызвала скорую, сидела рядом, пока её везли, и терла его холодные руки.
В больнице, когда кризис прошёл, он лежал с закрытыми глазами и слышал, как она шепчет врачу в коридоре: «Да, мой свекор. Смотрите за ним, пожалуйста, он упрямый».
Он открыл глаза, когда она вернулась в палату, молча поправила одеяло.
Василиса, хрипло пробормотал он.
Она обернулась.
Прости меня, старый дурак. Я тебя я тебя тогда не разглядела.
Села на край кровати, взглянула в его глаза, в которых не было ни злорадства, ни обиды.
Да ладно, Иван Степанович. Я тоже была молодой дурой, с гордыней. Думала, что научу вас, деревенщину. С горечкой улыбнулась она. А жизнь меня сама научила. И Михаил он очень вас любит.
Он кивнул безмолвно. Василиса сжала его старую, но крепкую руку.
Ничего. Выздоравливайте. Дома вас ждём.
Иван снова закрыл глаза, но теперь не от усталости, а от неожиданного, щемящего покоя, который разлился по телу, согревая лучше любого лекарства. Он нашёл то, чего никогда не было: не просто невестку, а опору. Чужую по крови, но свою по духу.
Через неделю выписали его. Михаил ворчал:
Пап, берём такси, ты ещё слабый.
Иван, опираясь на палку, уже шёл к машине своим медленным, деревенским шагом. Он ехал домой.
Квартира встретила его ароматом настоящего борща того самого, что он любил. Стол был накрыт с душой: куски домашнего сала, сметана в миске, пампушки с чесноком.
Трое сидели за столом. Иван молча ел борщ, а потом посмотрел прямо на Василису.
Спасибо, дочка, сказал он тихо и ясно. За всё.
Он впервые назвал её дочкой. Михаил замер, боясь нарушить хрупкое мгновение. Василиса сначала опустила глаза, потом посмотрела на старика, и её глаза засияли.
Кушайте, Иван Степанович, пока не остыло, сказала она.
С того дня в их доме установился особый порядок. Иван стал рассказывать: о деревне, о молодости, о Полине. Василиса слушала, задавала вопросы, иногда спорила без злобы, с уважением. Он учил её печь деревенские пироги, а она показывала, как искать в телефоне фотографии из деревни, присланные соседями.
Кровными они не стали, но избрали друг друга. Тихой, упорной добротой, сильнее обид и гордости. Иван часто сидел у окна, глядел на городское небо и думал, что жизнь бывает и прямой, и кривой. Ты идёшь, спотыкаешься, падаешь, а в конце всё равно приводит туда, где тебя ждут. Домой.
