Сегодня, когда тёща Татьяна Петровна пришла в наш московский дом на «ревизию» в шкафах, меня ждал неприятный сюрприз.
Зачем ты купила этот майонез? отвергла её голос, отодвигая пластиковый пакет кончиком крашеного ногтя, будто это был радиоактивный отход. Я же сто раз говорила, что в «Сельском» от той фабрики один лишь уксус.
Тётя Татьяна, это тот, который любит Олег, спокойно ответила я, не отрываясь от плиты. Сковорода шипела, требуя внимания, но спина моя, как струна, оставалась напряжённой.
Олег выберёт то, к чему его приучили, наставительно подняла палец мать мужа. Если бы ты готовила домашний соус, как я делала, когда он был ребёнком, он бы даже не заглядывал в эту химию. Его желудок не «казённый», кстати. С детства у него гастрит, мы возили его в санатории, но кто сейчас об этом помнит?
Олег, сидевший за столом и уткнувшийся в телефон, сделал вид, что не слышит. Он прекрасно знал этот тон начало «Большой проверки». Так было каждый раз, когда Татьяна Петровна приезжала к нам на пару дней: формально «навестить внуков» (которых ещё нет) и помочь по хозяйству, а на деле убедиться, что без неё мир рушится, а я медленно, но верно гублю её драгоценного сына.
Чай тоже пахнет, как веник, продолжила тётя, отхлебнув из чашки. Аграфена, не обижайся, я ведь хочу лучшего. Молодёжь сейчас совсем не разбирается в качестве. Экономите на спичках, а потом будете платить за лекарства.
Мы не экономим, Татьяна Петровна. Это хороший крупнолистовой чай, просто он заварился крепко, поставила я на стол тарелку с сырниками. Угощайтесь.
Тётя подозрительно взглянула на круглые сырники.
Творог какой жирности брала? Пять процентов? Суховат будет. Лучше брать девять, а лучше домашний, у бабки Валентины на рынке. Но тебе, наверное, не до рынка, у тебя же карьера…
Слово «карьера» прозвучало у неё, как название венерического заболевания. Татьяна Петровна искренне считала, что бухгалтер, работающая в госоргане, априори не умеет вести домашнее хозяйство. В её мире эти вещи несовместимы, как лёд и пламя.
Олег, тебе пора, опоздаешь на планёрку, мягко напомнила я мужу, спасая его от необходимости комментировать творог.
Он кивнул, быстро проглотил сырник (который, к слову, был отличный), и вскарабкался.
Всё, мои хорошие, я побегу. Мам, не скучай. Олег, я буду позже у нас аудит.
Аудит, пробурчала тётя, когда за сыном закрылась дверь. Семья должна быть на первом месте, а не аудит. Отец его, царство небесное, всегда к ужину был дома.
Я вздохнула. Мне самому нужно было выйти через сорок минут.
Татьяна Петровна, я тоже ухожу. Обед в холодильнике, суп только разогреть. Вечером приду, принесу продукты. Чтото конкретное купить?
Да что мне нужно ничего мне не нужно. Я скромная женщина, сжала губы тётя. Иди, иди. Я сама разберусь. Порядок хоть немного наведу, а то пыль в углах клубится, дышать нечем.
Я замерла в дверях. «Наведу порядок» у Татьяны Петровны означало тотальный обыск с перекладыванием вещей так, как удобно ей, и последующую лекцию о том, где чьё место.
Пожалуйста, не утруждайтесь. У нас чисто, клининг был в субботу, попыталась я возразить.
Клининг! фыркнула тётя. Чужие люди грязными тряпками грязь развозят. Ладно, ступай. Я не трону твои хоромы, больно надо.
Но в её глазах уже зажёгся охотничий азарт. Я видела это, но ничего не могла сделать. Выгонять мать мужа было чревато скандалом вселенского масштаба, а Олег потом ходил бы неделю, как собака с привязанным хвостом.
Хорошего дня, бросила я и вышла, молясь про себя, чтобы тётя ограничилась только кухней.
Когда замок входной двери щёлкнул, Татьяна Петровна преобразилась: из усталой старушки она превратилась в генерала, принимающего парад на вражеской территории. Она поправила халат (который привезла с собой, потому что «ваши синтетические тряпки носить невозможно») и обвела взглядом кухню.
Посмотрим, как ты тут хозяинничаешь, «карьеристка», прошептала она.
Начала с кухонных шкафов это была разминка. Открывала дверцы, проводила пальцем по полкам. Пыли не было, и её это расстроило. Но нашла банку гречки, крышка которой была неплотно закрыта.
Ага! торжественно произнесла она. Моль разводят.
Переставила банки по росту, считая это «правильнее». Под раковиной увидела моющие средства.
Сплошная химия Бедный Олежек, дышит ядом. Соду надо использовать, горчицу! А они тратят деньги на эти разноцветные бутылки. Транжиры.
Закончив с кухней, переместилась в гостиную. Там минимум мебели, огромный телевизор, диван. Никаких сервантов, ни ковров на стенах. «Как в поликлинике», вынесла verdict Татьяна Петровна. Ей хотелось уюта, а уют в её понимании это когда каждый сантиметр заставлен статуэтками, вазочками и фотографиями в рамках.
Она поправила шторы, переложила пульт от телевизора строго параллельно краю столика. Мелочи. Душа требовала большего. Душа требовала спальни.
Спальня сакральное место. Там хранились личные вещи. Тётя знала, что заходить туда без спроса неприлично, но она ведь мать! Она имеет право знать, в каких условиях спит её сын. Может, подушка неудобная? Одеяло синтетическое? Прямая угроза здоровью.
К кровати подошла, проверила окно, подоконник чисто. Это начинало раздражать. Взгляд упал на огромный зеркальный шкаф-купе.
Тянула тяжёлую дверь, та бесшумно отъехала в сторону. Внутри висели рубашки Олега, отглаженные, чистые, рассортированные по цветам.
Надо же, буркнула тётя. Наверное, в химчистку сдают. Сама-то утюг в руках держать разучилась.
Перебирала рукава, проверяя манжеты. Чистые, ни одной оторванной пуговицы. Скука смертная.
Дальше моя секция. Платья, блузки, юбки. Тётя перебирала вешалки с презрением.
Короткое Слишком яркое Куда такое носить? На панель? шептала она, хотя платье было обычным офисным, чуть ниже колена. А это что? Шелк? Деньги девать некуда. А у бабки, наверно, зимние сапоги третий год не меняны.
Тётя вспомнила свои сапоги, купленные Олегом в прошлом году, но факт наличия у меня дорогих вещей вызывал жгучее чувство несправедливости. Я всю жизнь экономила, отказывалась ради сына, а теперь эта «фифа» пользуется плодами её трудов.
Она опустила взгляд вниз. Обувные коробки стояли ровными стопками. Открыла одну дорогие туфли, видно по коже. Закрыла.
Остались верхние полки, антресоли. Обычно там прячут то, что не нужно каждый день, или то, что хотят скрыть. Сердце тети забилось чуть быстрее. Интуиция подсказывала, что самое интересное именно там.
Но дотянуться было невозможно полки почти у потолка. Тётя нашла стул, приняла его, но высоты не хватило. Тогда, кряхтя, притащила небольшую стремянку из кладовки.
Я просто проверю, нет ли моли, оправдывала себя, взбираясь на шаткие ступени. Шерстяные вещи надо проветривать. Я младшая, глупая, испортит вещи, а потом новые покупать на деньги сына.
На верхней полке стояли плотные вакуумные пакеты с зимними одеялами. Тётя пощупала их твёрдые, как камень. Ничего интересного. Отодвинула стопку старых свитеров и в глубине за стенкой увидела коробку без надписей.
Ага! пронеслось в её голове. Тайник!
С дрожью она вытащила коробку, тяжёлую, спустилась со стремянки, чуть не оступилась, но удержала равновесие, прижимая находку к груди.
Села на край кровати, поставила коробку на колени, развязала ленту. Крышка поднялась.
Внутри не было денег и писем. Был плотный кожаный ежедневник, несколько бархатных мешочков и пухлая папка с документами.
Я разочарованно выдохнула, но любопытство победило. Открыв один из мешочков, нашла золотые серьги с крупными рубинами мои серьги, те самые, что пропали три года назад, когда я с Олегом помогала делать ремонт. Я тогда обвинила рабочих, потом соседку, а потом в приступе истерики намекнула Олегу, что, возможно, я случайно уронила их в мусор. Я плакала, клялась, что не видела.
Ах ты, воровка! прошептала я. Клептоманка! Украла у родной матери!
Руки затряслись от гнева. Это доказательство! Теперь не отвертится.
В другом мешочке лежала старинная брошь с янтарём тоже моя, потерянная в автобусе лет пять назад.
Господи… прижала ладонь к губам. Она же больная, всё воры тащит.
Я уже представляла, как выложу всё на стол перед сыном. Как я буду бледнеть, заикаясь. Триумф.
Папка с документами открылась. На листе с заголовком «Расходы на содержание Т.П.» (Татьяна Петровна) были даты, суммы, комментарии.
Брови поднялись. Читая таблицу, буквы начали прыгать перед глазами. Лицо заливало не гнев, а чтото липкое и горячее.
Далее шли десятки чеков, оплаты кредитов, о которых я никогда не говорила сыну, но которые чудесным образом закрывались. Оказалось, Олег и я молча гасили мои долги по микрозаймам, взятым на покупку всякой ерунды из телемагазинов.
Под папкой лежал тот самый ежедневник. Открыв его, я увидела записи:
*«Сегодня мама Олега снова довела меня до слёз. Сказала, что я бесплодная пустышка. Я промолчала. Олег был в душе, не слышал. Не хочу ссорить. Старый человек, у неё, наверное, чтото с головой. Нужно записать её к неврологу, но так, чтобы она думала, что это её идея, иначе не пойдёт. Оплачу приём сама, скажу, что акция для пенсионеров».*
*«Нашла её «потерянные» деньги за шкафом. Она опять кричит, что я украла 5тыс. рублей. Я просто положила их в её кошелёк, пока она не видела. Пусть думает, что сама забыла. Мир в семье дороже».*
Ежедневник выпал на мягкий ковер. Я сидела на кровати, окружённая «украденными» вещами, и чувствовала себя словно выставлена на главную площадь города.
Внезапно в прихожей хлопнула дверь. Тётя вздрогнула, как от выстрела. Я совсем забыла о времени. Я вернулась.
Татьяна Петровна! Я дома! Купила творог на рынке, как вы просили, у той бабушки, голос мой звучал звонко.
Тётя в панике заметалась. Собирать всё обратно? Не успеет. Спрятать коробку под кровать? Глупо.
Я сидела, как преступник, пойманный на месте преступления, с разбросанными уликами на коленях.
Шаги приблизились. Я вошла в спальню.
Я подумала, может, испечём
Улыбка сползла с моего лица. Я увидела открытый шкаф, стремянку, меня, сидящую на их кровати, красную, растрёпанную, с ежедневником в ногах и золотыми серьгами в руках.
Мы посмотрели друг на друга секунду.
Вы всё-таки поднялись на верхнюю полку, тихо сказала я. Я боялась, что вы упадёте со стремянки. Она шаткая.
Я открыла рот, чтобы крикнуть о «своём праве», но слова застряли. Факты из папки жгли мозг. Я не могла теперь играть роль обиженной матери. Эта роль развалилась под тяжестью коробки.
Татьяна Петровна голос дрогнул. Это это мои серьги.
Ваши, кивнула я, открывая глаза. В них не было злости, только бесконечная усталость. Вы забыли их в кармане старого пальто, которое привезли весной, чтобы отдать в Красный Крест. Я проверяла карманы перед сдачей.
А почему почему ты не отдала сразу?
Вы бы поверили? я усмехнулась слегка. Вы бы сказали, что я их украла, а потом испугалась и подбросила. Или что хотела продать, но не нашли покупателя. Вы всё равно устроили бы скандал. А я решила подарить их вам на юбилей, сказав, что нашла антиквара, который их восстановил. Чтобы вам было приятно.
Я опустила голову. Брошь жгла ладонь.
А деньги? Кредиты?
Олег не знает про кредиты, твёрдо сказала я. И про то, что санаторий от «собеса» стоил сто двадцать тысяч рублей, он тоже не знает. Он любит вас, гордится тем, что мама такая «пробивная», всё умеет достать бесплатно. Я не хочу разрушать его иллюзии. Мужчинам тяжело разочароваться в матерях.
Тётя молчала. Впервые за многие годы ей нечего было сказать. Вся её власть держалась на мифе о мученичестве и жертвенности. АЯ решила, что настало время оставить прошлое позади и научиться жить в мире с тем, кто когдато была моей дочерьюневесткой.
