А я мужа своего не любила.
Сколько лет прожили?
Сколько так, скажем, в семьдесят первом поженились.
Скамейка у старого кладбища, две почти незнакомые женщины, обе работают на захоронениях, случайно завели разговор.
Муж? спросила, указывая на памятник в сером берете.
Да, муж. Год уже прошёл Привыкнуть не могу, тоска, сил нет, вот и хожу. Любила его сильно, тихо подтянула она кончики черного платка.
Пауза, потом приближающаяся женщина вздохнула:
А я мужа своего не любила.
Собеседница повернулась, заинтересовалась:
Сколько же прожили?
Сколько так, в семьдесят первом поженились.
И как так не любила, после стольких лет?
Ну, назло ему пошла. Мне нравился парень, а он к подружке перебежал, решила «выскочу-ка замуж». А Юрка оказался он тоже меня хотел, так что
И что дальше?
О, чуть со свадьбы не убежала! Деревня гудела, а я плакала. Смотрела на жениха волк в шкуре, маленький, с лысиной, уши торчком. Костюм сидит, как седло на корове. Улыбался, ни зги не отводил думала, сама виновата.
Жили в доме его родителей. Они, как он, «пыль с меня сдували». Я же была полной, глаза сливовые, коса, грудь платье рвёт по швам. Все видели, что мы не пара.
Утром меня заставляла мать Юрика протирать обувь, а я ещё командовала, орла на мать. Всё потому, что жалела себя. Не любила и не вышло кто бы хотел внука такой?
Юрик предложил: поедем на БАМ, подзаработаем, оторвёмся от родителей. Я лишь захотела куданибудь улететь, ветер в голове.
Тогда «Комсомольцы» гудели «БАМ, БАМ!» Я бы сама не смогла, а Юрка прошёл, включили в отряд. Сначала в Пермь, потом дальше, в Амурскую даль.
В вагоне разделили: женщины в один, мужчины в другой. Юрка без провизии, у меня сумка, а проходов в вагонах не было.
Я сразу подружилась, всё в общем еда, шутки, пироги, что мать печёт в дорогу. Юрка пришёл на станцию, просил еды, я стыдливо говорила, что всё съели. Он, видя стыд, успокаивал: «Мы уже сыты, всё угощают».
Потом приехали, расселили в гостинице барачной: тридцать пять девчат в одной комнате, мужчины отдельно. Сказали, скоро дадут семейные комнаты. Я же от него уклонялась, делала вид, что занята, спешу, нечего делать. Бабы даже упрекали: «Муж ведь, а ты»
Я стояла у окна, жила в сырой хате, а он ждёт, когда выгляну. Решила: разведусь. Дети? Бог не дал, прожили два года, а любви как не было, так и нет. Иногда ночевала с ним в отдельном бараке из жалости.
Тогда появился Гриша крупный, черноволосый, чуб волной. Мы с ним работали в Сибири, бетонщицей была, но жили весело: пиво чешское, апельсины, колбаса, которой дома не видела. Концерты приезжали, танцы в клубе у наших бараков.
Гриша заметил меня, а я его. Влюбилась, страсть! Юрка подваливает, уговаривает, но голова от любви кружится.
Развожусь с тобой, сказал я. Нам дали отдельную комнату в бараке, перегородка тонкая, но всётаки. Юрка гдето рядом, но я всё равно к Грише шла.
Женщина в чёрном платке слушала, не отводя взгляда.
Как он это терпел? спросила.
Терпел, потому что любил. Потом Гришка с Катей загулял, а меня «побоковой» подставил. Сказал, что я ему на шею повесилась, а муж слабак.
Юрику передали «добрые» люди, а он влюбился в меня с головой. Дрался с Гришей у станции, мы даже не знали, как это случилось. Мне сказали, что Юру везут в больницу. Я ругалась с водителем Сашкой: «Как ты, Гриша, не справишься?»
В больнице я в слёзы упала, Юрка лежал с синей отёчной головой, а нога как гиря.
Зачем ты в неё полез? спросила я.
Я за тебя! ответил он.
Сжальсь и себя, и его. Берёменных на стройке отправляли, детей там не приветствовали. Я думала, в деревню ехать и объяснять, чей я ребёнок.
Ходила в больницу, передавала вещи, но не из любви, а из простого чувства ответственности.
Он встал на костыли, в пижаме, как старый дед, смотрит в окно и шепчет:
Не разводись, уедем, ребёнок будет наш, ничей больше.
Я ответила:
Зачем?
Люблю, сказал он.
Повернулась и пошла по коридору, чувствуя, как он меня наблюдает.
Позже мы переехали в Забайкалье. Юрка стал бригадиром на гидроэлеваторах, ездил с места на место, домой привозил подарки: сладости, печенья, всё вкусное.
У меня жена, говорил он, беременная.
Мне дали комнату в доме, поставили учётчицей. В роддоме я узнала, что ребёнок Гриши черноволосый. Юрка, не показывая эмоций, улыбнулся, чуть не пустил слезу, когда забирал малыша.
Максим был тяжёлым с рождения, болел, плакал. Юрка спал на ходу, но хоть слово не сказал. Через год я родила Машу от Юрки, назвав её в честь его матери. Поняла, что обиделась на его родителей, но отец умер, а мать осталась.
К Юрке уже ничего не чувствовало: ни любви, ни ненависти. Дети маленькие, помогал он, убирал, спал, давал отдохнуть.
Однажды решила полоскать бельё, но мужики смеялись: «Начальник, а ты стираешь трусы». Юрка ответил:
Вода холодная, лучше, если жена заболеет!
Злость прошла, но его чрезмерная любовь начала раздражать. Сын Максим, тринадцать лет, учился в милицейской школе. Я познакомилась с хорошим мужчинойслужащим, понравился, и с Максимом нашёл общий язык. Юрка не слушал отца, отгонял.
Юру отправили учиться в Москву, а мы жили в Новосибирске, получили хорошую квартиру.
Он сказал: «Если не поеду, то и не вернусь». Я ответила: «Поезжай». Он уехал с горечью, а полицейский Сергей сказал мне: «Разводись, ты же не любишь мужа».
Я молчала, отряхивая листья со стола.
А ты? спросила собеседница, уже перейдя на «ты».
Я посмотрела на неё, между бровями морщина.
Я всё думала Юрий всё ещё пишет письма, храню их. Он пишет, что понял: жизнь мне испортила, потому что я его никогда не любила, а лишь терпела. Писал, что если написать, что он не нужен, то не вернётся. Обещал половину зарплаты на детей, желал счастья. Письмо было без обид, без укоров. Он оставил боль себе, а я живи и радуйся.
С берёз падала листва, снова на столе. Тёплый осенний день, голубое небо. Женщина в платке утирала слёзы кончиком.
Что плачешь? спросила я.
Жизнь такая штука, вспоминать слёзы вызывают.
Однажды утром встала, как будто охладилась, и подумала: «Мужик ради меня всю жизнь живёт, а я».
Вспомнила, как он помогал, как в больнице меня оперировали, но неудачно. Перевели в жёлтую палату, где Юрка ждал. Он тихо сидел, гладил мою руку, нанял санитарку, доставил лекарства. Если бы не он
Однажды мы случайно получили чужую посылку: вертолёт привёз продукты, вьюга разбросала их, и в нашем доме обнаружили, что это не наша. Юрка в пурге тащил её в соседний посёлок, отказался слушаться. Чинил, простудился, отморозил щеки.
Поняла, что никого, кроме него, не нужно. Писать письмо? Он бы не понял, ведь я всё время доказывала, что не чувствую.
Осень шла тёплая, я вспомнила детей, работу, и отправилась в Москву к нему. Поезд медленно плыл, а я ждала увидеть его, его лысину, уши, животик.
В общежитии сказали, куда ехать, я искала его в метро, но не пустили в учреждение. На лестнице я увидела его с группой, в кепке, в плаще, с папкой. Оцепенела от любви к своему мужу.
Он прошёл мимо, не заметив, я окликнула:
Он обернулся, посмотрел, не веря глазам. Мы стояли, листва падала, как сейчас. Друзья его смотрели, не понимая. Мы одновременно бросились друг к другу, папка упала, тетради разлетелись, и мы обнялись, не зная, что сказать.
«Вот это любовь!» воскликнули его сокурсники.
Платок слушательницы промок насквозь, она высморкалась:
Доживёте до конца в любви?
До какого конца?
Так ведь женщина махнула к могиле, где я убиралась. Это же твой муж?
Нет, это Максюша, наш сын, умер рано, сорок не дожил, в тюрьме сидел. Мы с Юрой страдали.
Он жив? обрадовалась женщина.
Жив, она перекрестилась. Слава Богу! Он помог нам, дочке помогает.
К ним подошёл полноватый мужчина в чёрной куртке, с кожаной кепкой, улыбчивый, круглолицый.
Устал, Юрочка? Чай? жена стряхивала с плеча мужу пыль.
Он собрал всё с кладбища, а жена отнесла тяжёлый мусор, переживая за его спину. Они шли вместе по жёлтой аллее.
Перед поворотом женщина в сером берете посмотрела, помахала рукой, и муж тоже помахал.
Она задумалась о портрете мужа на памятнике, поняла, что счастье не живёт само, а только когда ты берёшь его в своё сердце. И счастье любить и быть любимым.
