ЖИЛИ ДВЕ СТАРУШКИ В ОДНОЙ ИЗБЕ
Сто семьдесят на двоих.
Тихоня отметила восемьдесят шестой год, а Кузьмина восемьдесят четвёртый. Ни кровные, ни соседки, а когдато жили в собственных избах. Уже пятнадцать лет, как они склеили свет вместе: топлива вдвое меньше расходуется, пища тянет дольше, а разговоров всегда хватает. Одиночество в их головах превратилось в гул, и обе стали вести беседы с самим собой. Заселились у Кузьминой, потому что её изба крепче, а дом Тихони, разросшийся приделами, развалили на дрова. Отоплялись они этим пять лет и нужд не знали. Было у них хозяйство коза, куры, но с годами всё труднее поддерживать огород. Два лета подряд они не возделывали грядки, а печь топить стало почти невозможно.
Раз в неделю внук Кузьминой, Фёдор, тридцать пятого года, приезжал на мотоцикле из Вологды с большой сумкой хлеба, баранок, чаем и сахаром. Это было их основным питанием, иногда варили картошку на керосиновке.
Встретив Фёдора, они заплаканули.
Если будете слёзы лить, я перестану к вам приезжать, бормотала старушка.
Ладноладно, больше не будем, успокаивали они его.
Фёдор быстро выгрузил провизию, принёс из колодца воду, натолкнул дрова в печь, чтобы им оставалось лишь щёлкнуть спичку.
Что ещё привезти? Приезжаю через неделю, заказывайте, сказал он, бросившись к мотоциклу, как будто бы пойманный ветром.
В короткие летние ночи им не спалось.
Не спишь, Кузьмина? позвала её Тихоня.
Нет, не сплю. С вечера подремала, а теперь сна нет.
Я тоже не сплю О чём думаешь?
О всём.
А я о том свете Как там? Никто не знает.
И никогда не узнает, отвечала Кузьмина.
Старушки слабели, но ум оставался острым, иногда даже яснее, чем в молодости, ведь с возрастом видение удлинялось, хотя иногда в памяти возникали провалы, и они путались в словах.
В середине ночи Тихоня встала и начала собираться.
Куда ты? спросила её Кузьмина.
Домой.
Но дом же твой здесь!
Нет, я домой, домой упрямо ответила Тихоня, качая головой, подошла к двери, схватилась за скобу, но вдруг остановилась, развязалась и легла обратно на кровать.
Кузьмина ничего не сказала, понимая, что в сознании Тихони произошёл кратковременный сдвиг.
Не желая погрязнуть в унынии, они держались за небольшие радости.
Слушай мой простой ум, начала Кузьмина. Мир не без добрых людей. Фёдор к нам ездит, привозит провизию, дровишек у нас хватает. Живём в своём доме, в тепле, светло. Нам платят 5 рублей за месяц. Чего нам ещё нужно?
Тебе хорошо петь, у тебя внук. А у меня никого, возразила Тихоня. Рукиноги откажут, придётся в приют.
Не брошу тебя, не брошу! Пока я живу, ты рядом. И в приюте тоже есть люди.
Тихоня оживилась от этих слов, смотрела вокруг с новой искоркой, а Кузьмина светилась благодушием, радостью и любовью.
Старухи говорили о жизни. Они прошли всю эпоху вместе. Их дети выросли к войне: у Тихони четыре сына, у Кузьминой два. Тихони потеряла мужа, когда в сенокосе у него заболит желудок. Крестьянин, занятый работой, не заметил болезни, думал, что это простая простуда, но спустя недели муж оказался в больнице с гнойным аппендицитом.
Тихони последовательно умерли все её четыре сына. Как она выдержала эту утрату? После каждой известия падала в обморок, её подливали водой, но каждый раз поднималась, словно из сверхпрочного металла, и дожила до восемьдесят пяти. Обида не поселилась в её сердце, но горечь и скорбь не покидали её.
У Кузьминой не вернулись муж и один сын, а второй вернулся, но уже с инвалидностью, живой, но ослабленный. Он устроился в городе в инвалидный цех, женился, а через тридцать семь лет умер. Невестка Кузьминой повторно вышла замуж, и Фёдор стал чаще бывать у бабушки. Сравнивая судьбу с Тихониной, Кузьмина благодарила Бога за милосердие: её род не разорван до корней, у неё есть внук, который поддерживает её, и у внука уже есть дети.
Ии, дорогая! возразила Кузьмина. Что нам нужно? Кусок хлеба и чашка чая и будем сыты весь день. Что тебе ещё нужно?
Ничего, качала головой Тихоня. Помереть бы только бог привёл.
Время придёт, и мы умрём, обещала Кузьмина.
С приходом тёплых дней старухи, всё ещё в зимних шубах и шалях, выходили на улицу, садились на завалинку, грелись под солнцем и вдыхали запахи земли. Весна наступала, бесконечная в их жизнях. Они дрожали даже в ярком свете, но весна всё равно тревожила их. Когдато запах весны означал обновление, радостный детский восторг, потом томление, потом почти исчез, а теперь лишь напоминал о старости.
Они сидели часами в одной позе руки на палке, лицо к солнцу, глаза лишь иногда моргали.
Когда возникала потребность поговорить, их лица оживлялись, губы сжимались.
Как бы хотелось умереть сейчас! говорил ктото. Тепло, цветы, зелёная трава, птицы поют.
Да, соглашалась другая. Земля мягкая, как пух, её легко пахать.
Однажды утром Тихоня охватила тревога. Она коротко посидела на завалинке, затем встала и пошла в избу. Каждый шаг по крыльцу давался с трудом, руки дрожали, как птичьи лапки; она держась за стену, пробиралась по скрипучим полам и, наконец, упала боком на кровать, издавая едва слышный стон.
Кузьмина сразу заметила, что чтото не так, и последовала за подругой. У Тихони лицо потемнело, глаза потускнели. Кузьмина поняла, что её время почти пришло, и стала наблюдать за ней.
Тихоня попыталась приподняться, но упала обратно, повернулась на спину и тихо постанывая качала головой по подушке.
Кузьмина несколько раз подходила, пытаясь помочь, но осознав бессилие, просто сидела рядом, наблюдая.
Вечером ей стало легче; она открыла глаза, но лицо было бледным. Сердце билось слабо, будто будто бы уже не хотело.
Кузьмина отошла, чтобы не тревожить её последний покой. Тихоня уже не проснулась.
Кузьмина, стоя у двери, услышала лишь одно её дыхание. Не ожидая такой силы, как будто ктото перенёс её к кровати, где лежала Тихоня. Сердце её ударило ещё пару раз и замерло навсегда.
Отмучилась! крикнула она во всю избу. На кого меня оставили?!
Она заплакала, вопя:
Как же нам жить! Как сестры мы жили!
Когда приедет Фёдор? Наказать бы кого но кого?
Размышляя об этом, она провела всю ночь, пока не рассвело. Ночь была коротка, лишь соловьиный крик слышался.
Утром мотоцикл заурчал у окна, и Кузьмина, будто омоложённая, вынесла его на крыльцо.
Ангелы принесли тебя сегодня, Фёдор, прошептала она. Тихоня умерла.
Что? лицо Фёдора побелело.
Как теперь буду жить одна? прошептала Кузьмина, сев на ступеньку и заплачет.
Ты, бабушка, не думай об этом. Я тебя не брошу. На зиму возьму к себе.
Умрет бы мне этим летом, если бы бог захотел.
Опять про то же! фыркнул Фёдор.
О чём ещё говорить? Ты мой родной, а её жена чужая, и я словно коленка в вашей семье, будешь спотыкаться обо меня.
Не будем об этом спорить.
Кузьмина и Фёдор два дня суетились в делах, а Кузьмина почти не узнавала себя откуда в ней появилась энергия? Ходила по дому, топила печь, готовила, будто будто десять лет назад. Неужели дух Тихони вошёл в неё, даря силы?
Оставшись одна, она ощутила такую тоску, что не знала, что делать. Это была печаль о человеке. За пятнадцать лет совместной жизни старухи стали ближе, чем родственники; каждая видела в другой своё второе я. Ни разу они не ссорились, лишь поддерживали друг друга. Обе понимали, что живут только вместе, и боялись оставаться одни.
Хорошо тебе! Убирайся! завидовала Тихоня Кузьмине. А мнечто?
Фёдор навещал её почти каждый день, иногда оставался ночевать. Привозил баранки и сухари, которые Кузьмина размачивала в чае. Но даже эти лакомства не успокаивали её.
Однажды, уже в середине лета, Кузьмина убиралась в избе и ясно услышала голос Тихони:
Эй, старуха! Не сидишь же ты тут!
Она открыла дверь в вестибюль никого. Обошла вокруг дом, пошевелила лопухи у гряд, но никого не нашла. Всётаки голос звучал в её ушах. Может, она так вообразила Тихону, что её воображение подслушало?
«Она, наверно, приходила бы за мной, тоже скучала», подумала Кузьмина, и её руки и ноги немедленно стали слабее. Она еле дошла до сундука, достала узелок с одеждой, положила его на стол и легла на кровать.
Не знала она, день ли это или ночь, сколько часов прошли может, несколько, а может, сутки и больше. Чувствовала, как в неё уходит жизнь, но боли уже не было, лишь лёгкое умиротворение. В сознании вспыхивали яркие картины: три года она была девочкой на цветущем лугу с бабушкой; молодой муж в белой рубашкекосоворотке; собственные дети; трудовые сцены жала, косила, молотила цепи в риге, звучал такой ритм, что хотелось плясать. Запахи соломы, сена, льняного масла. Жизнь то казалась бесконечно долгой, то прошла в один миг
Фёдор, приехавший на мотоцикле, нашёл свою бабушку бездыханной, уронил голову на стол рядом с узелком и громко разразился плачем.
