Правила на лето
Когда электричка замедляет ход у маленькой платформы где-то на окраине Подмосковья, Надежда Петровна уже стоит у самого края, крепко прижимая к себе старую холщовую сумку. Яблоки перекатываются среди банки малинового варенья и пластиковой коробки с домашними пирожками. Всё это, конечно, не необходимо внучата приезжают из Москвы сытые, с рюкзаками да пакетами наперевес, но руки всё равно сами тянутся что-нибудь приготовить.
Вагоны вздрагивают, двери открываются резко, и сразу же из поезда вываливаются трое: долговязый, лишённый всякой округлости Данила, его младшая сестра Аглая и массивный рюкзак, который будто бы живёт отдельно.
Ба! Аглая первая замечает её, машет рукой так, что браслеты гремят на всю платформу.
Надежду Петровну охватывает тёплая волна, подступает к горлу. Она аккуратно ставит сумку, чтобы не опрокинуть содержимое, и распахивает руки навстречу.
Какие вы…
Хотела сказать «выросли», но вовремя сдерживается. И так всё понятно.
Данила подходит чуть медленнее, обнимает одной рукой, второй придерживает рюкзак.
Привет, бабушка.
Он уже почти выше её на голову. Щетина на подбородке, худющие запястья, из-под ворота майки вылезают наушники. Надежда Петровна ищет в нем прежнего пацана, что бегал лет пять назад по даче в резиновых сапогах, но взгляд цепляется только за новые взрослые черты.
Дед на парковке, говорит она. Пойдёмте, а то котлеты остывают.
Сейчас, только фото сделаю, Аглая уже достаёт смартфон, ловит платформу, вагон, бабушку. Для сторис.
Слово «сторис» пролетает мимо вроде бы спрашивала недавно у дочери, что это, но забыла. Лишь бы внучка улыбается.
Они спускаются по обшарпанным бетонным ступеням. У старой «Нивы» уже ждёт Виктор Семёнович. Он поднимается им навстречу, хлопает Данилу по плечу, приобнимает Аглаю, Надежде Петровне кивает. Всё почти безэмоционально, но она знает рад его ничуть не меньше её.
Ну что, каникулы? говорит он.
Каникулы, протягивает Данила, кидая рюкзак в багажник.
По пути домой дети притихают. За окнами мелькают дачные домики, сады, овощные грядки, козы где-то дальше перегуливают. Аглая пару раз пролистывает что-то в телефоне, Данила тихонько смеётся, уткнувшись в экран. Надежда Петровна следит взглядом за их руками, за крепко сжатыми вокруг чёрных прямоугольников пальцами.
Ничего, думает она. Главное, чтобы дома по-семейному, остальное пусть живут как привыкли.
Дома их встречает запах жареных котлет и свежего укропа. На веранде старый стол с клеёнкой в лимончики. На плите шипит сковородка, в духовке медленно доходит пирог с капустой.
Во, пир горой! заглядывает Данила на кухню.
Не пир, а скромный обед, привычно поправляет Надежда Петровна, и тут же себя останавливает. Ну, идите, мойте руки. В умывальнике.
Аглая снова берёт телефон. Через плечо, пока бабушка раскладывает салат и хлеб, косится внучка фотографирует тарелки, окно, кошку Мусю, осторожно выглядывающую из-под табурета.
За обедом телефоны убираем, словно невзначай, говорит бабушка, когда все расселись.
Данила поднимает голову.
Это ещё зачем?
Да. Поешьте потом сколько хотите, подтверждает Виктор Семёнович.
Аглая на мгновение замирает, потом кладёт телефон экраном вниз около тарелки.
Я только сфоткать…
Уже всё сфоткала, мягко говорит Надежда Петровна. Теперь ешь, потом будешь… выкладывать.
Слово «выкладывать» звучит неуверенно, объяснять она толком не умеет, но так уж вышло.
Данила, помедлив, тоже подкладывает телефон к краюшку стола, словно снимая шлем космонавта.
У нас тут по графику, осторожно продолжает она, разливая компот. Обед в час, ужин в восемь, утром подъем не позже девяти. А дальше гуляйте хоть весь день.
Не позже девяти? протягивает Данила. А если я ночью кино смотрю?
Ночью спят, не отрываясь от тарелки, глухо говорит Виктор Семёнович.
Надежда Петровна чувствует, как повисает тонкая пауза. Она добавляет быстро:
Ну мы ж не армия, конечно. Просто если до обеда спать день пропадёт, а тут река, лес, велосипеды стоят.
Я хочу на речку, быстренько заявляет Аглая. И велика, и фотосессию в саду!
Слово «фотосессия» уже не режет слух, привыкла.
И правильно, кивает бабушка. Только сначала поможем чуть-чуть: картошку прополоть, клубнику полить…
Ба-а, мы же на каникулы… Данила тянет, но Виктор Семёнович уже смотрит строго:
На каникулы, а не в санаторий.
Данила кривит губы, но промолчит. Аглая ногой задевает его под столом, улыбается. Он отвечает той же полуулыбкой.
После обеда они расходятся по комнатам разбирать вещи. Через полчаса Надежда Петровна заходит проведать. Аглая уже развесила свои футболки, расставила косметичку, зарядку, на окне коллекция флаконов. Данила на кровати, к стене прислонился, листает телефон.
Я вам постельное поменяла, говорит она. Гляньте, если что не так.
Всё нормально, бабушка, отвечает Данила, не отрываясь от экрана.
Её кольнуло это «нормально». Но промолчала.
Вечером шашлыки на даче устроим, добавляет она. А пока после отдыха выйдите в огород: немного поработаем, потом гуляйте.
Угу, бурчит Данила.
Выйдя, она останавливается в коридоре. Из комнаты доносится тихий смех Аглая болтает с кем-то по видеосвязи. Бабушке вдруг становится по-настоящему старо не по телу, а по духу: жизнь детей происходит как будто в другом измерении.
Ну и ладно, думает она. Главное не давить.
Вечером, когда солнце клонится, они всей компанией идут на огород. Земля теплая, трава хрустит. Виктор Семёнович объясняет, где сорняк, а где морковка.
Вот это тяни, вот это оставь, показывает он Аглае.
А если напутаю? скривившись, спрашивает она.
Переживём, смеётся Надежда Петровна, не коллективное хозяйство же.
Данила стоит в теньке, облокотившись на мотыгу, поглядывает к дому там в окне его комнаты мигает голубой свет от забытого компьютера.
Телефон-то хоть не потерял? спрашивает Виктор Семёнович.
В комнате оставил, бурчит Данила.
Это почему-то радует Надежду Петровну сильнее, чем надо бы.
Первые дни проходят в балансе. Утром бабушка будит лёгким постукиванием по двери, ворчат, но к девяти тридцати все на кухне. Завтрак, немного помощи по хозяйству, потом разбрелись: Аглая снимает Мусю и клубнику, выкладывает «контент», Данила то книгу возьмёт, то из дома на велике уедет.
Правила держатся на мелочах: телефоны на время еды в стороне, ночью тишина. Только однажды, под утро, Надежда Петровна вдруг слышит за стеной тихий смех. Глянула на часы полпервого.
Перетерпеть или пойти? думает она.
Смех повторяется, затем шуршание голосовых сообщений. Она в халате подкрадывается.
Данила, ты не спишь?
Смех обрывается.
Сейчас, еле слышно отвечает.
Открывает дверь, щурится в коридорном свете глаза красные, волосы торчат, телефон в ладони.
Чего не спишь? старается спросить без упрёка.
Фильм смотрю.
Ночью?
Мы с ребятами договорились одновременно смотрим, чатимся…
Представила, как в это время другие подростки, разбросанные по квартирам, тоже в полночь что-то смотрят.
Давай так: я не против фильмов, но если ночью не спишь весь следующий день никакой. После двенадцати спать. До двенадцати как хочешь.
Он морщится.
Но ведь…
Пусть. У нас свои порядки. Я же не в восемь вечера спать гоню.
Он, подумав, соглашается:
Хорошо. До двенадцати.
Только дверь закрывай, свет мешает, добавляет она. И звук потише.
Возвращаясь в кровать, думает: можно бы и построже. Но времена уже другие.
Первые серьёзные конфликты вырастают из пустяков. В жару бабушка просит Данилу помочь деду перетащить доски к сараю.
Сейчас допишу, пойду, не отрываясь от экрана, отвечает он.
Через десять минут доски на месте, дед таскает сам.
Данила, иди помогай, голос у неё становится тверже.
Я доиграю уйду, раздражённо бросает.
Что там у тебя за срочно такое?
Турнир! Важно, в команде играю! Если уйду проиграют.
Хотела было ударить в воспитание, но замечает, как он весь напрягся.
Сколько займёт?
Минут двадцать.
Через двадцать минут помогать. Договорились?
Он кивает, через двадцать минут появляется на веранде, обувается.
Уже иду, говорит, напережение.
Такие маленькие компромиссы словно скрепляют жизнь, но однажды всё случается по-другому.
Середина июля. Собираются ехать вместе на рынок: рассада, продукты; Виктор Семёнович просит помощи.
Данила, завтра с дедом на рынок, сообщает Надежда Петровна за ужином. Я с Аглаей дома, варенье закрутим.
Я не могу, тут же парирует он.
Почему?
С друзьями договорился в город, там фестиваль, музыка, едят что-то интересное… Я говорил!
Бабушка не помнит, чтобы говорил. Может, мимо.
В какой город? хмурится дед.
В Москву. На электричке недалеко от станции фестиваль.
«Недалеко» ему не нравится.
Маршрут знаешь?
Все будут, мне уже шестнадцать.
Аргумент звучит внушительно.
Мы же с твоими родителями договаривались: один не шастаешь, говорит дед.
Да со всеми иду!
Тем более!
Напряжение растёт, будто воздух сгустился. Аглая доедает макароны, отодвигает тарелку.
Может, вы всё-таки по рынку вечером, а ребята утром поедут? пытается сгладить Надежда Петровна.
Рынок завтра, жёстко говорит Виктор Семёнович. Мне помощник нужен.
Можно я, вдруг вставляет Аглая.
Ты с бабушкой, автоматически, не подумав даже.
Я сама справлюсь, тихо говорит бабушка. Варенье подождёт, пусть Аглая поедет.
Виктор Семёнович смотрит на неё: удивление, благодарность, упрямство.
А этот, значит, самый свободный? кивок на Данилу.
Я… начинает Данила.
Ты разве не понимаешь, что здесь не Москва? Всё по-другому мы за тебя в ответе!
За меня всегда кто-то отвечает… Можно я хоть раз сам?!
Врезается тяжелая тишина. Надежда Петровна ощущает как сжимается сердце. Хотелось бы сказать: «Понимаю», но вместо этого слышит чужой голос:
Пока у нас по нашим правилам.
Он грубо отодвигает стул.
Ладно, никуда не поеду.
Уходит, хлопнув дверью. Сверху после слышится глухой стук то ли рюкзак кинул, то ли сам плюхнулся.
Вечер проходит тяжело. Аглая шутит, рассказывает про блогершу, но смех вымучен. Дед угрюмо молчит. Бабушка моет посуду, слова про «наши правила» крутятся в голове как ложка в банке.
Ночью странная тишина. Обычно скрипят половицы, где-то шебуршит мышка, изредка соседская машина проедет, а теперь ни звука. Нет света из-под двери Данилы.
Может, хоть выспится, думает.
Утром она, как всегда, идёт в кухню. Без пятнадцати девять. Аглая за столом, зевает. Дед читает газету.
А Данила?
Спит, наверное, тянет Аглая.
Поднимается наверх, стучит.
Данила, вставай.
Тишина. Дверь приоткрывает. Кровать как попало застелена, толстовка на стуле Данилы нет. Зарядка на столе, телефона нет.
Внутри всё обрывается.
Его нет, говорит, спускаясь.
Как нет? дед поднимается.
Нет нигде. Телефон забрал.
Может, во двор вышел? гадает Аглая.
Обшаривают двор, сарай, огород пусто. Велосипед стоит.
Электричка в восемь сорок, тихо указывает дед, глядя в сторону дороги.
У Надежды Петровны леденеют ладони.
Может, к местным ребятам оглянулся…
Он тут никого не знает, отрезает дед.
Аглая берётся за телефон:
Сейчас напишу.
Пальцы бегают по экрану. Поднимает глаза:
Не читает, только одна галочка.
Для бабушки эти «галочки» ничего не значат, но по лицу внучки понимает: плохо.
Что делаем? спрашивает деду.
На станцию съезжу спрошу у пассажиров, может, кто видел.
А если он просто в округе? слабым голосом спрашивает.
Неважно. Молча ушёл это уже не шутки.
Одевается, загребает ключи.
Ты оставайся, вдруг объявится. Аглая, если напишет или позвонит сразу говори.
Когда «Нива» гудит за воротами, бабушка остаётся на веранде с тряпкой в руках. Картинки в голове мелькают: Данила на платформе, в электричке, вдруг кто-то толкнул… отгоняет.
Спокойно. Он не ребёнок. Не глупый.
Проходит час, другой. Аглая то и дело заглядывает в телефон: ничего.
К одиннадцати возвращается дед усталый, сжавшийся.
Никто не видел. До вокзала доезжал пусто.
Она понимает: результата нет.
Может, всё-таки в город к друзьям выбрался?
Карты, налички у него нет, волнуется дед.
Карта есть, спокойно влезает Аглая. Всё на телефоне.
Для взрослых деньги это бумажник; для них теперь цифровая строка.
Может, отцу позвонить? предлагает бабушка.
Позвони, вздыхает дед, узнает хуже будет.
Разговор тяжёлый: сын сначала молчит, потом ругается, потом спрашивает, чего не досмотрели. Бабушка после сидит на табуретке, лицо в ладонях.
Ба, тихо говорит Аглая, он же не исчез. Просто обиделся.
Обиделся и ушёл, глухо шепчет. Мы что, враги?
День тянется вязко. Делают варенье без души, дед мастерит что-то в сарае, Аглая пытается отвлекать, но всё через силу. Телефон не даёт вестей.
Вечером, когда солнце уже клонится к садовым деревьям, на веранде раздаётся шорох. Щёлкают ворота, в проёме Данила.
Всё тот же вид: футболка, пыльные джинсы, рюкзак через плечо; лицо уставшее, но живое.
Привет, едва слышно бросает.
Надежда Петровна встаёт, сдерживается, чтобы не кинуться обнимать. Только спрашивает спокойно:
Где был?
В Москве, на фестивале.
Один?
С ребятами… почти. Списались через знакомых.
Виктор Семёнович выходит следом, руки вытирает о тряпку.
Ты понимаешь, что мы тут… начинает он, голос захлебывается.
Я писал, сразу говорит Данила, но сеть пропала, потом телефон сел, зарядку оставил.
Аглая уже рядом, чуть не плачет.
Я тебе тоже писала только одна галочка…
Не специально, честное слово. Просто не хотел, чтобы вы не пустили. Уже договорился, а потом…
Он замолкает.
И решил без согласия, заканчивает дед.
Вновь заставшая всех молчать пауза. Теперь в ней скорее усталость.
Проходи, поешь, тихо говорит бабушка.
Он едва покорно заходит, ест суп, хлеб, пьёт компот, ест так, будто сутки ни крошки.
Всё дорого, мямлит. На этих ваших фудкортах…
«Ваших» режет слух, но она не обращает внимания.
Потом все выходят на веранду, вечер прохладный.
Слушай, начинает дед. Хочешь самостоятельности? Мы поняли. Но мы в ответе за тебя. Значит, хочешь уйти говори заранее. За день, не за десять минут до выхода. Садимся, обсуждаем, решаем.
Данила мрачно молчит.
А если не отпустите?
Значит, злишься, но остаёшься, вмешивается бабушка. А мы злимся, но тащим тебя на рынок.
В его глазах и обида, и усталость, и детская растерянность.
Не хотел, чтобы волновались… Просто хотелось самому хоть что-то решить.
Самое важное отвечать не только за себя, спокойно говорит она, но и за тех, кто волнуется.
Он вздыхает:
Ладно. Я понял.
Новое правило: если садится телефон ищешь, где подзарядиться, и сразу пишешь или звонишь домой. Ладно?
Он кивает.
Потом молча сидят. Где-то тявкнула собака, лениво промяукала Муся.
А фестиваль как? вдруг спрашивает Аглая.
Так себе музыка, а еда вкусная.
Покажешь фотки?
Телефон сел.
Ну, спасибо, ни вам, ни нам ни доказательств!
Он усмехается, впервые искренне.
На следующий день бабушка с дедом пишут на листке «Правила»: подъём до десяти, два часа помощи по хозяйству, предупреждать об уходах, телефоны за столом в стороне. Листок висит на холодильнике.
Как в летнем лагере, хмыкает Данила.
Только тут семейный, улыбается бабушка.
Аглая диктует встречные пункты.
И не звоните мне из-за каждой пустяковины, если ушла на речку. И не вмешивайтесь в комнату без стука.
Мы и так не заходим, удивляется бабушка.
Тогда запишите, поддакивает Данила.
Дед поворчит, но подписывает.
Через пару дней старую настольную игру Аглая приносит с веранды:
Давайте вечерком сыграем!
Это мы ещё детьми проходили, оживляется Данила.
Дед отнекивается, но быстро втягивается; оказывается, правила помнит лучше всех. Смеются, спорят, забыв про телефоны.
Потом кулинарная смена. Надежда Петровна, уставшая, однажды говорит:
В субботу готовите вы оба, а я только подсказываю.
Ой, мама, хором замирают.
Хоть макароны, хоть что. Только чтоб съедобно.
Всё всерьёз: Аглая по телефону ищет модный рецепт, Данила режет овощи. В кухне запахи, гора посуды, и что-то лёгкое витает в воздухе.
Только потом не обижайтесь, если вся очередь в туалет встанет, бурчит Виктор Семёнович, но съедает всё.
С огородом компромисс: каждому по «своей» полоске кто хочет, пусть хоть обрастёт травой. Лишь бы потом выводы сделали.
Эксперимент, смеётся Данила.
В итоге у Аглаи клубники целая миска, у Данилы две морковки.
Выводы? спрашивает бабушка.
Морковь не моё, серьёзен он.
Все смеются уже по-настоящему.
К концу августа дом входит в ровный, проверенный ритм: завтрак вместе, днём разбрелись, вечером снова собираются. Данила иногда задерживается за телефоном, но в полночь сам выключает свет, и бабушка слышит лишь ровное дыхание. Аглая уходит к соседским девочкам, но всегда пишет, когда вернётся.
Иногда спорят: о музыке, о супе, о том, когда мыть посуду. Но эти споры уже не война.
В последний день Надежда Петровна печёт огромный яблочный пирог. Домом идёт сладкий запах, в саду тянет вечерней прохладой. Рюкзаки у входа, вещи собраны.
Надо зафиксировать! заявляет Аглая с телефоном.
Снова в эти ваши… но дед обрывает себя.
Просто фото для нас, уточняет внучка. Даже выкладывать никуда не буду.
Выходят в сад: солнце садится, яблоки светятся. Аглая ставит смартфон на ведро, включает таймер и несётся обратно.
Бабушка в середину! Дед справа! Данила по другую руку!
Встают плечом к плечу: у бабушки фартук, у деда рубашка выцветшая, у Данилы волосы вихрем, у Аглаи яркая майка но все свои.
Улыбаемся! и затвор щёлкает. Потом ещё раз.
Вот, смотрит Аглая, отлично вышло.
Покажи, просит бабушка.
На маленьком экране видят они себя: семья, чуть небрежно, но вместе.
Можно мне распечатать эту фотографию? спрашивает она.
Конечно, кивает Аглая. Пришлю.
А как распечатать, если она в телефоне?..
Я помогу, включается Данила. Осенью приеду, всё сделаем. Или вы к нам приезжайте.
Она согласно кивает, в душе всё светло.
Поздно вечером, когда дом замирает, Надежда Петровна выходит на веранду. Небо чёрное, звёзды бледные над крышами. Тишина.
Виктор Семёнович выходит следом, садится рядом.
Уезжают завтра, говорит.
Уезжают, соглашается она.
Молчат.
Всё обошлось, наконец дышит он.
Да, подтверждает она. Поучились взаимно.
Кто кого, ещё большой вопрос, усмехается дед.
Улыбается она. В окнах детских комнат темно: где-то на его столе телефон, подключённый к зарядке готовится к новому дню.
Надежда Петровна заходит, закрывает дверь на щеколду. На холодильнике листок «правил»: края загнулись, подписанная ручка рядом. Она проводит пальцем по фамилиям и думает: к следующему лету правила перепишут что-то прибавят, что-то уберут, а главное всё равно останется.
Она тушит свет в кухне и уходит спать, чувствуя, что дом дышит спокойно, впитывая в себя всё лето и оставляя место для будущего.
