Ключ в руке
Дождь монотонно отбивал дробь по стеклам хрущёвки, будто отсчитывая секунды к финалу. Я сидел на краю продавленной железной кровати, сгорбившись так хотелось стать меньше, затеряться из виду хоть для самого себя.
Большие, загрубевшие, когда-то уверенные руки теперь бессильно лежали на коленях. Иногда пальцы судорожно сжимались, будто пытаясь ухватить воздух. Я смотрел не просто на выцветшие обои видел на них карту своих вымотанных маршрутов: от районной поликлиники до частного диагностического центра. Глаза, когда-то яркие, посерели и будто выцвели как старое кино, застрявшее на одном кадре.
Снова врач, снова снисходительное: «Ну, Михаил Васильевич, возраст у вас, сами понимаете» На злость сил не осталось. Возмущение требует энергии, а у меня её не было. Внутри осталась лишь глухая, вязкая усталость.
Боль в спине давно превратилась из болезни в неизменный фон, как серая полоса дождя за окном: неотступная, только разной силы. Это тихое, хроническое бессилие затапливало всё, заглушало мысли и волю.
Я покорно глотал таблетки, натирался аптечными мазями с едким запахом, лежал на липкой клеёнке физиокабинета чувствовал на себе взгляд безразличных часов на стене. Казалось, меня разобрали на запчасти и забыли собрать обратно.
Жизнь сжалась до ожидания: ждал, что кто-то государство, один умный доктор или случай бросит спасательный круг. Ждал молча, почти обречённо, будто это ритуал.
Вглядывался в горизонт жизни, а там сплошная серая мгла, густой столбик ливня за окном. Своя воля, когда-то хватало и на перестройку квартиры, и на работу в цехе, теперь сжалась до одной задачи: стерпеть и ждать чуда.
Семья Некогда была большая. Всё промелькнуло быстро. Сначала дочка, Катюша, уехала хваткая, умная, всё мечтала о хорошей жизни в Питере. Не мог препятствовать: для дочери хотелось лишь лучшего. Она звонила: «Папа, я обязательно помогу, как только устроюсь» Хотел верить, но уже не ждал ничего.
Жена ушла позже. Не на рынок за молоком, а совсем-совсем Рая ушла молниеносно, иссушило её что-то сильнее времени. Не уберёг, не помог страшная дрянь, поздний диагноз и всё, три месяца и человека как не бывало. Остался я не только с разваленной спиной, но и с немым укором в душе, что остался жить, а она нет.
Валя, младшая сестра Раи, стала одной-единственной нитью с прошлым. Раз в неделю приносила пакет: пару контейнеров с супом, гречкой или макаронами, таблетки. Приходила и первым делом спрашивала по привычке: «Ну как ты, Миша?» Я кивал: мол, жить можно, Валя. Она заглядывала в шкафы, протирала тряпкой подоконник, избавляла комнату от запущенности. Потом прощалась, оставляя после себя чужой запах духов и ощущение формального долга.
Чувствовал благодарность и пустоту. Одиночество было не вокруг, а внутри оно спрессовалось из обиды, немоты, невысказанной злости на мир.
В один хмурый вечер взгляд заметил на ковре ключ от двери. Обронил его, когда в прошлый раз еле доковылял домой из поликлиники.
Обычный ключ кусок железа. Я смотрел так пристально, что показалось: это не просто ключ в нём что-то загадочное, почти важное, хотя и молчит.
Вдруг вспомнил деда, Петра Ивановича. Он, с пустым рукавом, всегда садился на табурет, клал на себя ложку, вилку, ведро справлялся одной рукой даже со шнурками, используя поломанную ложку вместо второй руки. Неторопливо, сосредоточенно, иногда даже насмешливо, когда получалось.
«Видишь, Мишенька, говорил он и смотрел тепло. Главное инструмент всегда рядом! Иногда просто не похож на инструмент». Я тогда думал это дед болтает, а на самом деле просто геройствует, ему позволено. А я? Я обычный мужик, что с меня взять
Теперь в памяти эта сцена зазвучала по-другому. Дед не ждал, что за него решат проблему. Взял ложку и победил немощь. Не травму, даже не боль а беспомощность.
А я, Михаил, что взял? Только усталое ожидание: кто-то поможет. Эта мысль будто разбудила меня.
Я с трудом встал, скривившись от боли. Сделал пару шлёпающих шагов, поднял ключ. Спина белым ножом резанула привычная волна боли, но в этот раз я не отступил. Подошёл к стене, повернулся спиной, приложил тупой конец ключа к тому месту, где особенно тянуло.
Немного надавил не в попытке лечиться, а будто пытаясь надавить на само бессилие. Не медприём, не массаж просто давление, грубое, честное.
Нашёл точку и будто внутри что-то отпустило. Переместил ключ. Снова нажал. Провёл целую серию таких попыток. Каждое движение медленное, прислушиваясь к отклику тела.
Это был не медицинский способ и не очередная «панацея». Просто я выбирался из тупика. На следующий вечер повторил. Потом стал опираться локтем об косяк, слегка тянуться. Смотрел на стакан воды на тумбочке: «Пей, Миша». И пил, просто чтобы не забыть.
Я больше не сидел сложа руки. Использовал, что было: ключ, косяк, пол, собственную решимость. Решил вести тетрадь не о боли, а об успехах. «Устоял у плиты лишние пять минут». Из банок от тушёнки на окне сделал себе три «грядки»: принёс земли из палисадника, воткнул туда луковицы теперь у меня был микроскопический огород.
Прошёл месяц. В поликлинике врач смотрел свежие снимки и, удивлённо поднял бровь.
Есть улучшения! Гимнастикой занимаетесь?
Да, своими способами, пожал плечами я.
Про ключ не стал рассказывать не оценит. Но я знал: моё спасение не пришло в виде корабля или умного доктора. Его форма кусок ключа, косяк, банки. Всё под боком
Когда, как обычно, зашла Валя, занесла суп и остановилась в дверях: на окне в банках ярко-зелёный лук! Комната пахла не лекарствами, а свежей травой.
Миша что это? удивилась она.
Я аккуратно поливал лук кружкой, обернулся.
Огород мой, ответил коротко. Потом добавил: Хочешь на суп дам? Свой, свежий.
В тот вечер она посидела дольше. Пили чай, я рассказывал, как уже каждый день стараюсь осиливать одну лестничную площадку медленно, но по шагу. Жаловаться не стал.
Спасение пришло не в образе доброго Айболита и не в чудо-таблетке. Оно выглядело как старый ключ, косяк, пустая банка и простая лестничная площадка.
Оно не победило боль и утраты, не стерло возраст, но подарило мне инструменты вести свои маленькие, каждодневные бои.
И когда перестаёшь ждать золотую лестницу с неба, вдруг замечаешь бетонную под ногами и понимаешь, что медленно подниматься по ней вверх это и есть жизнь. Шаг за шагом. Но вверх.
А на подоконнике в трёх банках рос настойчивый, сочный лук. И это был самый великолепный огород на свете.
