Я давно замечал соседку по лестничной клетке. Женщина с аккуратным седым каре и полотняной сумкой через плечо появлялась на площадке всегда в одно и то же время, около восьмого вечера. Она поднималась неторопливо, слегка придерживая перила, и каждый раз вежливо кивала, если наши пути пересекались у лифта.
Я живу на шестом этаже девятиэтажного панельного дома в Москве, работаю в небольшом издательском центре корректурой и считаю свою жизнь довольно предсказуемой. Утром метро, офис, рукописи, вечером квартира, ужин, иногда сериал. Муж ушёл два года назад, оставив мне двушку и лёгкую обиду, которая со временем притупилась. Соседи вокруг фон: мальчишки, грохочущие по лестнице, пенсионеры с авоськами, редкие скандалы за стеной.
Серая соседка из квартиры напротив выглядела спокойной и слегка отстранённой. Я сначала полагал, что она просто уставшая бухгалтер или учительница. Однажды зимой, когда в доме отключили воду и все таскали вёдра из подвала, мы столкнулись у входной двери и заговорили.
Вам помочь донести? спросил я, глядя на её ведро.
Было бы здорово, ответила она, слегка смутившись. Я Надежда.
Алёна, представилась я.
Мы спустились по ступенькам, набрали воду, потом поднялись обратно, останавливаясь на каждом пролёте, чтобы перевести дух. Оказалось, что Надежде пятьдесят два, она живёт одна, работает из дома.
Кем? спросила я, перехватывая ведро.
Переводы, тексты, коротко ответила она и сразу же перевела разговор: Вы вечно с папками ходите. В офисе трудитесь?
Я рассказала про своё издательство, про бесконечные опечатки и авторов, которые обижаются на правки. Надежда слушала внимательно, изредка задавая уточняющие вопросы, и мне захотелось говорить дальше. Мы дошли до шестого этажа уже как будто не совсем чужие.
После того случая мы стали чаще останавливаться у лифта, обмениваться короткими фразами. Весной я пригласил Надежду на чай.
У меня пирог получился, а одной как-то многовато, неловко улыбнулась она в дверях.
Если не возражаете против простой собеседницы, с удовольствием, ответила она.
Моя квартира типична для нашего дома: ковер, книжный стеллаж, светлая кухня с видом на двор. Надежда огляделась без любопытства, скорее с мягким интересом, заметила на полке несколько детективов, которые я люблю читать по вечерам.
Вы любите расследования, заметила она, садясь к столу.
Да, так я отвлекаюсь. Читаю, и про своих авторов забываю, ответил я, разливая чай.
Мы говорили о пустяках: ценах в магазине, шумных подростках во дворе, о том, как трудно заставить управляющую компанию чинить лифт. Надежда оказалась спокойной, слегка ироничной, но не язвительной. Она рассказывала истории так, словно наблюдала за людьми через увеличительное стекло, замечая мелкие детали.
Вон тот мужчина с третьего этажа, что вечно в спортивном костюме, сказала она, глядя в окно. Я как-то видела, как он ночью выносил на мусор огромную коробку, обмотанную скотчем. Нёс её так бережно, будто ребёнка, а потом бросил у контейнера и ушёл, даже не оглянувшись.
И что там было? заинтересовался я.
Не знаю. И не хочу знать. Важно, как он это делал. Это многое о нём говорит.
Тогда я подумал, что соседка просто любит подмечать характеры. Мне это было близко: в издательстве я тоже иногда угадываю по тексту, какой у автора характер.
Со временем наши чаепития стали регулярными. Иногда я заходил к Надежде, иногда она приходила ко мне. Квартира Надежды отличалась от моей: меньше вещей, больше света, на столе всегда аккуратная стопка распечатанных листов и ноутбук. На стене пара черно-белых фотографий старого СанктПетербурга.
Это вы снимали? спросил я однажды.
Нет, подарил знакомый. Мне нравится, когда в доме есть чтото, куда можно смотреть и думать, ответила она.
Я заметил, что соседка почти не говорит о семье. О муже ни слова, о детях тоже. Лишь раз она упомянула, что родители давно умерли, а брат живёт в другом городе и они редко общаются. Я не стал расспрашивать, уважая её замкнутость.
Летом, в жаркий вечер, когда в квартире стало душно, я сидел на кухне с ноутбуком и редактировал текст для сайта издательства. На экране всплыла новость: «Интервью с таинственной автором детективов Н. Ровнер». Псевдоним показался знакомым, но я не сразу понял, откуда. Любопытством кликнул.
На сайте была фотография, но лицо скрыто тенью. Из интервью я узнал, что Н. Ровнер популярная писательница городских детективов, которая принципиально не показывает лицо и не раскрывает настоящее имя. Пишет о провинциальных дворах, соседях, коммунальных кухнях. Книги разошлись большими тиражами, их обсуждают в блогах.
Прокручивая страницу, я наткнулся на фразу: «Я живу в спальном районе и черпаю вдохновение буквально из окна. Люди вокруг меня неисчерпаемый источник сюжетов». Эти слова отозвались в моей голове, напоминая манеру Надежды. Фамилия Ровнер слегка напоминала фамилию, которую я однажды нашёл в квитанции Романова. Я решил открыть одну из книг в электронном магазине и начал читать отрывок.
Первый абзац описывал двор, почти идентичный нашему: детская площадка с облупившейся горкой, магазинчик на углу, фраза про «мужчину в спортивном костюме, который по ночам выносит к мусорке странные коробки». Я почувствовал, как внутри чтото сжалось. Подойдя к окну, посмотрел во двор: тот самый мужчина действительно сидел на скамейке и курил, опустив плечи.
Перечитав абзац ещё раз, я ощутил, что совпадение слишком точное. Вспомнились разговоры с Надеждой, её короткая фраза «переводы, тексты». Я провёл вечер, читая дальше, и в книге встретил знакомые фигуры: соседка, постоянно ругающаяся на детей, молодая пара, шумевшая по ночам, пожилая женщина с пятого этажа, кормящая дворовых котов.
Самое неприятное пришло, когда я увидел сцену, в которой главная героиня перепутала дедлайны, ночью в панике правила текст, а утром пришла на работу с мокрыми волосами и разными носками. В книге её назвали Окcаной, она была редактором, но детали были тем же самым.
Я отложил ноутбук, почувствовал ком в горле. Меня тревожило, что мои мелкие промахи и смешные истории могут стать чужим материалом.
Ночью я долго ворочался, прислушиваясь к звукам за стеной. У соседки было тихо, лишь иногда щёлкала клавиатура. Я представлял, как она сидит за своим столом и превращает то, что слышит, в строки.
Утром всё выглядело менее остро. На работе я проверял очередную рукопись, ловил запятые и думал, что писатели действительно берут из жизни. Но разница между общим образом и конкретным двориком, конкретными людьми, была ощутима.
По дороге домой зайдя в книжный, я взял бумажный томик Н. Ровнер. На обложке был тот же тёмный силуэт. Я листал книгу, отметил знакомые сцены и всё же купил её хотелось понять, насколько далеко заходит соседка.
Вечером, возвращаясь с пакетом, я увидел Надежду в лифте. У неё в руках была папка с бумагами.
Алёна, здравствуйте. Как день? спросила она, улыбнувшись.
Я машинально улыбнулся в ответ, но внутри почувствовал лёгкое напряжение.
Нормально. Работа как работа, ответил я, пряча книжный пакет глубже в сумку.
Мне показалось, что Надежда мельком взглянула на обложку, но ничего не сказала.
Через пару дней мы снова пили чай у меня. Разговор зашёл о том, что в подвале опять течёт труба, и жильцы собирают подписи.
А вы подпишете? спросил я.
Конечно. Мне нравится, когда у людей есть общие дела, ответила она и вдруг добавила: Вы, кстати, не читали Н. Ровнер? Говорят, неплохо пишет.
Я почувствовал, как внутри снова сжалось.
Читала, осторожно сказал я. Вчера как раз.
И как? Надежда сделала вид, что наливает себе чай, но рука слегка дрогнула.
Похоже, она живёт гдето рядом, ответил я, подняв глаза.
Мы встретились взглядами, и в этой короткой паузе всё стало ясно.
Это вы, да? спросил я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
Надежда вздохнула и опустила взгляд на чашку.
Да. Об этом знают лишь единицы. Я не люблю шумиху.
Я кивнул. В голове шумело. Хочется одновременно поздравить её, восхититься успехом и спросить, почему она использует наш двор как сцену.
Поздравляю, всё-таки сказал я. Книга хорошо написана.
Спасибо, тихо ответила она. Я давно этим занимаюсь, просто не афиширую.
Мы замолчали. В тишине слышалось, как за стеной ктото двигает стул.
Вы начал я и остановился. Вы берёте истории отсюда. Из нашего дома.
Иногда, призналась она. Но меняю детали: имена, профессии, обстоятельства.
Не всегда, возразил я. Вот история про девушку с разными носками. Это же я вам рассказывал.
Надежда слегка улыбнулась.
Это была живой сценой. Я не удержалась.
Слёзы навернулись к глазам. Я не хотел устраивать сцену, но ощущение, что мою жизнь без спроса вынули наружу, оказалось болезненным.
Вы могли бы хотя бы спросить, сказал я. Сказать, что хотите это использовать. Я бы подумал.
Понимаю, вздохнула она. Но если я буду спрашивать каждого, то перестану писать. Люди меняют поведение, когда знают, что за ними наблюдают.
Вы же не просто наблюдаете, тихо возразил я. Вы зарабатываете на этом. Читатели потом обсуждают, смеются, сочувствуют. А мы даже не знаем, что стали героями.
Надежда молчала долго, потом сказала:
Я не беру чужие трагедии в чистом виде. Не выношу на страницы то, что может разрушить чьюто жизнь. Склаиваю образы из кусочков. Это моя защита, и их тоже.
Но всё равно узнаётся, упрямо сказал я. Я себя узнал. И двор.
В комнате повисло напряжение. Надежда сжала пальцами ручку кружки, будто боясь её уронить.
Вам неприятно? констатировала я.
Да, честно ответила она. Чувствую, будто меня подслушали и записали.
Она кивнула.
Я не думала, что вы будете читать, усмехнулась она без радости. Глупо, конечно. Мы живём через стенку.
Во мне боролись две части. Одна возмущалась: как так, дружба и скрытая запись. Другая понимала, что Надежда не злодейка, а человек, который посвоему выживает и реализуется.
Давайте так, сказал я, стараясь говорить ровно. Я не могу запретить вам писать. Но я могу сказать, что не хочу узнавать себя в ваших книгах и не хочу, чтобы вы использовали истории, которые я рассказываю вам как подруге, без моего согласия.
Надежда подняла на меня глаза. В них было чтото вроде усталости и осторожной надежды.
Вы предлагаете договор, пробормотала она.
Да. Хочу границ, продолжил я. Если я делюсь чемто личным, не хочу потом видеть это на страницах, даже под другим именем.
Она долго смотрела, словно примеряя мысль.
Это сложно, наконец сказала она. Иногда я сама не замечаю, как разговор просачивается в текст. Я живу этим. Но она замолчала, потом твёрдо добавила: Обещаю, что ваши личные истории не попадут в книги. Если вы вдруг узнаете себя снова, обсудим и, если понадобится, изменим в следующих изданиях.
Я вздохнул. Неидеально, но шаг вперёд.
И ещё, добавил я. Стоит сильнее менять детали, чтоб двор был не так узнаваем. Люди здесь живут, у них свои страхи и тайны.
Понимаю, тихо ответила она. Знаете, почему я начала писать про такие дома?
Я покачал головой.
Долго верил, что меня не интересуют. Что жизнь гдето в другом месте. А потом понял, что драма именно здесь, в этих подъездах, сильнее любой выдумки. Хотел показать, что у «простых» людей есть глубина. Но, видимо, увлёкся и забыл, что за персонажами стоят живые соседи.
В её голосе прозвучала искренняя растерянность, и моё раздражение смягчилось.
Показать глубину хорошая цель, сказал я. Главное, чтоб люди не чувствовали себя разоблаченными.
Согласна, кивнула она. Подумаю, как это сделать.
Мы допили чай в тишине. Разговор был тяжёлым, но не приводил к разрыву. Скорее возникла новая, более честная плоскость.
После её ухода я ещё долго сидел на кухне, глядя на книгу Н. Ровнер, лежащую на столе. Перелистил пару страниц, затем закрыл и убрал в шкаф. Не хотелось сейчас искать знакомые сцены.
На следующий день во дворе я увидел, как Надежда стоит у окна и смотрит вниз. В её взгляде было меньше жадного интереса, больше осторожности. Я поймал себя на мысли, что и я теперь смотрю на соседей иначе. Каждый человек во дворе стал не просто потенциальным персонажем, а тем, кто имеет право на тишину.
Прошло несколько недель. Общение не исчезло, но стало реже. Я теперь перед тем, как рассказать чтото личное, делаю паузу и решаю, готов ли делиться. Иногда говорю прямо:
Это между нами. Не для ваших книг.
Надежда кивала и даже стала вести в блокноте пометки, чтобы не перепутать.
Однажды она принесла мне тонкую тетрадку.
Это черновик нового рассказа, сказала она. Там есть сцена, вдохновлённая нашим двором, но я много изменила. Хотела бы, чтобы вы посмотрели, не как корректурЯ улыбнулся, положил тетрадку в ящик и ощутил, что наш диалог нашёл своё место между страницами реальности и вымысла.
