Я решил показать Алёне, что молчание может быть наказанием, а она, устав от бесконечного давления, просто перестала готовить ужин.
Олег, ты опять оставил грязную чашку на журнальном столике? воскликнула Алёна, стоя в дверях гостиной с корзиной белья. У нас кухня, посудомойка, а ты будто в пустоту бросаешь вещи.
Вечер вторника. Я только что закончил тяжёлый день в бухгалтерии, где квартальный отчёт вытянул из меня всё, а впереди уже маячила «вторая смена» у плиты. Алёна, усталая, держала корзину, а я, развалившись на диване перед телевизором, даже не обернулся. Я переключил канал, поднимая громкость, будто показывая, что «домой» пришёл, но в моём мире всё равно было холодно.
Ты меня слышишь? спросила она, голос её поднимался, будто пар из чайника. Я не горничная, а жена. Мне тоже тяжело.
Я медленно повернул голову, в глазах отразилась скука и лёгкое снисхождение.
Слышу, прошипел я. Дай человеку отдохнуть. Чашку уберу позже, когда реклама закончится. Не стоит из-за мелочей нервничать.
Алёна поставила корзину на пол и продолжила:
Я только что вернулась из магазина с двумя пакетами продуктов, а ты даже не поздоровался. И теперь мне приходится подниматься к твоей грязной посуде?
Я нахмурился, в моих глазах вспыхнул знакомый огонёк начало моего «Великого молчания».
Ах так? сказал я тихо, почти зловеще. Значит, я тебя не уважаю? Хорошо, тогда я закрываюсь в своей тишине, чтоб не портить тебе настроение.
Я отвернулся к экрану, скрестив руки на груди. Алёна тяжело вздохнула.
Олег, хватит детских игр. Мы уже не мальчишки. Давай просто
Ответа не последовало. Я стоял, как статуя, а она, подождав минуту, схватила корзину и ушла в ванную. Я знал этот сценарий наизусть: моё молчание проверенный способ наказать, когда она высказывает претензии. Я мог молчать дни, недели, проходя мимо неё, как мимо мебели, едя её еду, но не замечая её усилий.
Раньше я слышал её слёзы, её извинения, её попытки заглянуть в мои глаза и спросить: «Что случилось?». Тогда я, в редких случаях, сдавался и разговаривал, и она прощала меня. Но в этот раз терпение, натянутое отчётом, лопнуло от той самой грязной чашки.
Я включил стиральную машину, глядя, как вращается барабан.
Значит, молчание, подумала я. Ты считаешь, меня не существует, но всё равно требуешь, чтобы я готовил.
Я выключил свет в ванной и направился к кухне. Пакеты с продуктами стояли на полу: куриное филе, картошка, овощи. На часах было семь вечера.
Я взял йогурт, яблоко и творог, остальные продукты положил в морозильник. Сел за стол, включил телефон и стал листать ленту новостей, наслаждаясь лёгким ужином.
Через полчаса Алёна вошла, уверенно, как владелица дома, несмотря на мой обет молчания. Она посмотрела на пустой стол, но я даже не оторвал глаз от экрана.
Ты чтото хотел? спросила она ровным голосом.
Я, сжав кулаки, постучал пальцем по столу, сделав жест, будто пытаясь сказать ложкой.
А, про ужин? улыбнулась она слегка. Я сегодня только йогурт съела, а потому у меня диета отдельная.
Я открыл холодильник, увидел замороженное мясо, картошку, яйца и банку солёных огурцов. Я захлопнул дверцу так громко, что магнит с сувениром с берёзовым листом съехал вниз, и посмотрел на неё тяжёлым, вопрошающим взглядом.
Ты чтото хотел? спросила она снова.
Я не мог говорить, но постучал по столу и имитировал движение ложкой. Алёна лишь улыбнулась.
Пойду, выпью чай, сказала она, вставая. Смотри, у меня теперь отдельные рационы.
Я достал колбасу, отрезал кусок хлеба, налил чай, пролив немного воды на столешницу, и стал жевать, будто в этом проявлялась моя страсть к борьбе.
Алёна доела йогурт, помыла ложку и отправилась в спальню с книгой. Я остался на кухне один, с бутербродом и своей гордостью.
Утром в квартире царила холодная война. Я собирался на работу, громко хлопая дверцами шкафа, ищу чистую рубашку, а Алёна, как обычно, вешала её на спинку стула. Сегодня стул был пуст.
Я ворвался в спальню, где Алёна красила ресницы перед зеркалом, и указал на свою смятую рубашку.
Утюг на подоконнике, гладильная доска за дверью, сказала она, не поднимая головы. Мы же не разговариваем, так что я не знаю, что тебе надеть.
Я схватил утюг и пошёл в гостиную, где через пять минут уже пахло горелой синтетикой я не поставил правильный режим.
Алёна вышла в холодный вечер, позвонив подруге Свете:
Светка, привет! Сходим в кафе, давно не виделись. Пицца, вино Олег занят, играет в партизана на допросе.
Вернувшись домой в девять, я нашёл квартиру в темноте, телевизор молчал, на кухне гора грязной посуды от моих попыток готовить, а на столе лежала упаковка дешёвых пельменей, покрытых мукой и кетчупом.
Алёна прошла к раковине, налила воды и, не обратив внимания на грязь, просто её проигнорировала.
Я стоял в дверях, выглядя измученным, потому что мои пельмени не принесли удовольствия.
Я иду в душ и спать, бросила она в сторону. Посуду помой, пожалуйста. Тараканов нам только не хватало.
Меня это поразило: моё молчание, когдато главное оружие, превратилось в пустой звук. Оно больше не пугало, а лишь делало меня неудобным.
Третий день эксперимент продолжался. Я, принявший принципиальный бойкот, пошёл на работу без сна и без завтрака, а вечером Алёна пришла с новой стрижкой, готовая к битве.
Я сидел на кухне перед сковородкой, в которой жарилась картошка, то сырая, то обугленная. Я ел её прямо со сковороды, не глядя на жену.
О, пахнет горелым, прокомментировала Алёна, заходя в кухню. Приятного аппетита. Я себе сделаю греческий салат.
Она быстро нарезала овощи, брынзу, оливки, полила всё оливковым маслом и орегано. Аромат свежих овощей стал контрастом к запаху сгоревшего масла.
Я сглотнул, картошка застряла в горле. Алёна налила себе гранатовый сок, села напротив меня и начала жевать.
Ммм, какая брынза свежая, сказала она, почти не глядя на меня.
Я не выдержал и, с грохотом отодвинул сковороду.
Ты ещё долго будешь издеваться?! рявкнул я, голосом, от которого шевелилось всё жилище.
Алёна спокойно откусила огурец, вытерла губы салфеткой и посмотрела на меня с удивлением.
Олег? Ты говоришь? Я думала, ты будешь молчать до конца. Что случилось?
Ты ты задыхался я. Ты не готовишь, не убираешь, будто меня нет! Я три дня живу на этой дряни, а ты в кафе шляешься!
Алёна отложила вилку, её лицо стало серьёзным.
Семья, потвоему, это когда один человек использует другого как обслуживающий персонал и в ответ играет в молчанку? усмехнулась она, но глаза её были холодны.
Наказывал! вырвался я. Чтобы ты поняла, как мне неприятно, когда ты меня пилишь!
Наказывал? ответила она. Я не твоя дочь и не собака. Со мной надо разговаривать. Если тебе чтото не нравится, скажи словами. «Олег, я устал, давай обсудим чашку позже». А ты выбираешь игнор. Ты выключаешь меня из своей жизни, но ждёшь, что «жена» будет работать автоматически, как подписка.
Я молчал, но теперь это было другое молчание растерянное.
Сервис отключён за неуплату, продолжила она. Валюта в нашей семье общение и уважение. Нет общения нет борща. Нет уважения нет глаженных рубашек. Всё просто.
Я думал, ты поймёшь, что я обиделся, пробормотал я. Но я тоже обиделся.
Я тоже обиделась, ответила Алёна. Но я не стала молчать, а стала действовать зеркально. Тебе понравилось? Жить с тем, кому на тебя плевать, ест свой салат, пока ты глотаешь горелую картошку?
Я посмотрел на свою сковороду, она выглядела жалко.
Неприятно, пробурчал я.
Мне тоже неприятно, сказала она. Три дня ты не интересовался, как у меня дела, не желал доброго утра. Ты ждал, пока я сломаюсь и подойду с тарелкой супа, вымоляя прощение за свою грязную чашку.
Я опустил голову, стыд охватил меня. Я выглядел глупо взрослый мужик, который устраивает бойкот изза пустяка и проигрывает войну за котлеты.
Как долго это ещё продлится? спросил я тихо.
Что именно? Моя забастовка или твоя глупость? ответила она.
Всё. Я хочу есть нормально.
Я увидел в её глазах понимание, но в ответ потребовал:
Моя забастовка закончится, когда ты пообещаешь две вещи. Первое: больше не использовать молчание как оружие. Если ссоримся ругаемся, но разговариваем. Второе: сейчас вымоешь эту сковороду, уберёшь муку со стола и извинишься.
Я задумался, потом встал, взял сковороду и пошёл к раковине. Включил воду.
Прости, сказал я, не оборачиваясь. Я был нелеп.
Алёна смотрела, как я тереблю губкой пригоревший жир. Моё сердце оттаяло.
Извинения приняты, сказала она. Но сковороду три раза лучше, в углу ещё осталось.
Я хмыкнул, но стал тереть усерднее. Когда кухня пришла в порядок, я вытер руки и повернулся к ней.
Мир? спросил я.
Мир, кивнула она. Но салат я уже доела.
Есть ещё чтонибудь? спросил я, надеясь на пельмени. Может, в морозилке чтото осталось?
Пельменей нет, но есть филе. Если ты почистишь картошку, я сделаю рагу. Вместе.
Я просиял.
Где нож? спросил я.
Мы готовили ужин в десять вечера. Я чистил картошку, Алёна резала мясо. Мы разговаривали о работе, о её отчёте, о том, какие обои в коридоре сменить и какой фильм посмотреть на выходных.
Это был самый вкусный ужин за полгода, потому что за столом сидели не два врага, а муж и жена.
Когда мы пили чай, я посмотрел на неё и сказал:
Знаешь, Алёна, ты страшный человек, когда не готовишь.
Я просто ценю себя, Олег, ответила она. И тебе стоит ценить меня, иначе в следующий раз я не только перестану готовить, но и сменю пароль WiFi.
Я рассмеялся.
Спасибо, урок усвоен. Молчание золото, но сытый желудок дороже.
С тех пор «Великое молчание» в нашем доме исчезло. Мы всё ещё ссоримся, я иногда ворчу, Алёна иногда кричит, но больше не прекращаем разговаривать. Ведь тишина в доме должна быть уютной, а ужин временем, когда семья собирается вместе, чувствуя свою целостность. И грязную чашку с журнального столика я теперь убираю сам, хотя бы иногда.
