Мам, ты с ума сошла? громко спросила Алёна, ещё до того как я успела снять пальто. Инструктор по танцам? Свидание? В моём возрасте?
Мой возраст звучит как приговор. Как будто после шестидесяти единственной законной эмоцией становится усталость.
Вместо роз я получила от Алёны лекцию о «достоинстве возраста». Серьёзно. Пучок роз всё ещё лежал на заднем сиденье «Камаза», пахнул сладко, как в те времена, когда муж иногда дарил мне цветы просто так. А я стояла в прихожей, слушая собственную дочь, которая смотрела на меня так, будто поймала меня на какомто постыдном деле.
Ты вышла на посмешище, добавила она, скрестив руки на груди. И в груди будто разломалось чтото, чего я не замечала годами. Тонкая хрупкая грань, отделяющая женщинумаму, вдову, бабушку от образа «разумной», «приличной».
Но я вовсе не чувствовала себя разумной. Чувствовала себя живой.
Инструктор пригласил меня выпить кофе после занятий. Ничего страшного, без намёков. Он сказал, что любит мою энергию, что танцевать с мной легче, потому что в моих глазах светится улыбка. А я, забывшая, что у меня вообще есть глаза, тем более улыбка, только кивнула.
Для Алёны это был скандал. «Достоинство возраста», «что подумают люди», «это не прилично». Она говорила, будто у неё на пятьдесят лет больше опыта, чем у меня. Как будто она мать, а я подросток, который пришёл домой слишком поздно.
Я посмотрела на неё и подумала: с какого момента моя дочь начала меня воспитывать? И почему с такой упорностью?
Розы в «Камазе» постепенно теряли аромат.
Я не успела ответить, потому что Алёна уже начала скакать по коридору тудасюда, будто протаптывала путь к «разуму», по которому я, по её мнению, должна была наконец же идти. Она говорила быстро, нервно, отбрасывая слова, как учительница, вызывающая ребёнка к доске: что я должна быть более отстранённой, что меня будут использовать, что я наивна.
Я молчала не потому, что нечего было сказать, а потому что не хотела кричать. Я уже давно не кричала ни на кого, даже когда умер муж, и мне пришлось стать «сильной», «ответственной», «той, кто справится». Никто никогда не спросил, хочу ли я быть такой.
Алёна ожидала, что я снова встану в роль «разумной, зрелой, предсказуемой». Но в тот вечер я не ощущала ни одного из этих качеств. Я почувствовала, как будто ктото вдруг вспомнил, что у меня есть сердце, которое может биться, когда рядом стоит мужчина, который смотрит на меня без защиты и осуждения.
Я наконец прервала её монолог.
Алёна, это же просто кофе. Не свадьба, не переезд. Просто кофе.
Не вешай меня в дурдом! воскликнула она. Я знаю, как это выглядит. Ему пятьдесят, он красивый, привык к вниманию. Он делает с тобой то же, что со всеми ученицами!
А откуда ты знаешь? спросила я спокойно. Ты была там? Говорила с ним?
Алёна бросила на меня электрошоковый взгляд.
Зачем тебе всё это, мам? Зачем комуто в твоём возрасте какието эмоции?
В твоём возрасте уже второй раз за вечер. Я села на стул, и вдруг стало тяжело, но не настолько, чтобы сдаться. Её слова превратились в вопрос, на который сама не знала ответа. Может, она боялась воспринимать меня не как «стабильную, безопасную, предсказуемую», а как женщину, начинающую жить посвоему.
Просто хочу попробовать чтото новое, произнесла я. Хочу научиться танцевать, почувствовать себя живой. Разве это так страшно?
Алёна тяжело вздохнула.
Ты не понимаешь. Люди будут говорить.
А ты? спросила я нежно. Ты будешь говорить? Или люди?
Это её остановило. На миг в её взгляде смешались гнев и печаль. Она словно вдруг увидела меня иначе не как маму, печёющую сырники, а как женщину с собственными желаниями. И это больно било её.
Не хочу больше об этом говорить, бросила она и вышла, хлопнув дверью.
Когда в квартире наступила тишина, я почувствовала, как напряжение спадает. Села на диван, сняла пальто и начала играть ремнём от сумки, будто собираясь привести мысли в порядок. В голове всплыл образ танцевального класса деревянный пол, мягкий свет, музыка, просачивающаяся под кожу. И он, Михаил Соколов, стоящий напротив, слегка улыбающийся, немного застенчивый.
У вас отличный ритм, сказал он после первой попытки. И красивый взгляд. С таким вниманием редко встретишь.
Это удивило меня больше, чем я хотела бы признать. Годы я была невидима. Сначала для мужа, который, погрязший в болезни, отдалился, потом для мира, который сразу же положил меня в ящик «вдова после пятидесяти». А теперь ктото сказал, что мои глаза красивые, что мой взгляд чтото в нём трогает.
Я была как сухая земля, вдруг ощутившая каплю воды.
На следующий день я долго думала, стоит ли идти на тот кофе. Алёна молчала с тех пор, как вчера. В квартире висела странная тишина, которая громче слов. Но мысль о Михаиле не отпускала меня.
Наконец я отправила ему короткое сообщение: «Встретимся? Свободна с 17:00». Через минуту получил ответ: «С радостью».
Когда я увидела его в кафе, он сидел у окна, держал чашку и разглядывал улицу, будто пытаясь угадать, с какой стороны я появлюсь. Он помахал, и сердце забилось, как у подростка перед первым свиданием.
Как прошёл день? спросил, когда я села.
Интенсивно, улыбнулась я, не желая начинать с семейных драм.
Мы болтали долго о музыке, о том, как он начал преподавать танцы, о прошлом офисном деле, которым он бросил, потому что устал сидеть за столом. О моей жизни после смерти Ивана, о том, как всё изменилось. Он слушал внимательно, не осуждал, не советовал, просто смотрел, искренне интересуясь.
В какойто момент он заметил мои нервно сжимающие салфетку пальцы.
Вы напряжены. Чтото случилось? спросил тихо.
Дочь считает скандалом, что я здесь, ответила я спустя секунду. Что я слишком стара.
Он улыбнулся, но в этой улыбке было тепло, от которого стало жарко.
Пусть слушает, сказал он. Возраст лишь число восходов солнца, которые мы видели. Если ктото не рад вашему счастью, проблема, вероятно, в нём, а не в вас.
Эта встреча стала одной из самых приятных за годы. Дойдя домой, я ощущала лёгкость в воздухе, а тротуар под ногами казался более упругим.
На следующее утро в восемь зазвонил телефон. Алёна.
Мам, можем поговорить? спросила она холодно, без приветствия.
Я села на край кровати, почувствовала, как в желудке образовался жёсткий узел.
О чём? спросила я осторожно.
О твоём романе, ответила она. Нужно решить, что дальше. Я так не оставлю.
Я замерла. Роман? Как будто она говорила о предательстве, о какомто грязном скандале.
В одну секунду все приятные воспоминания вчерашнего вечера развеялись, как мыльные пузыри. Я поняла, что если снова уступу роль «разумной, приглушённой», которой меня все знают, я уже никогда не вернусь к себе.
Алёна, сказала я медленно. Мы ничего не будем решать. Моя жизнь моя жизнь. И я не позволю тебе указывать, что мне позволено, а что нет.
С той стороны настала долгая, густая тишина.
То есть ты выбираешь его вместо меня? спросила она, почти с отвращением.
Я не выбираю его, ответила я. Я выбираю себя.
Я услышала её тяжёлый вдох, потом коротко, резко: «Надо поговорить. Лицом к лицу. Приеду вечером».
Разговор закончился, а я осталась с телефоном в руке, сердцем, бешено стучащим, и единственным вопросом: неужели именно так выглядит момент, когда мама перестаёт быть мамой и начинает быть женщиной? И готова ли я заплатить за это цену?
