Помню, как я больше не могла терпеть капризы тёщи в своей кухне и указала ей на дверь.
Ты опять свёклу не пассеровала? голос Валентины Петровны звучал не как вопрос, а как приговор судьи, читаемый в зале, откуда нет обжалования. Я же тебе сто раз говорила, Алёночка: без пассировки борщ лишь красная вода. Пожалуйста, дай ему, Серёже, хотя бы кусочек.
Алёна замерла с ножом в руке, глядя на ровные брусочки свёклы, лежавшие на разделочной доске. Внутри поднималась горячая волна раздражения, которую я сдерживала уже три дня, с тех пор как тёща решила «погостить» и помогать нам по хозяйству.
Валентина Петровна, я старалась говорить спокойно, не оборачиваясь, чтобы не видеть её лицо, полное вселенской скорби. Серёжа ест мой борщ уже пять лет и ни разу не жаловался. Я не люблю жирные зажарки, мы стараемся питаться правильно.
Правильно! фыркнула она, гремя крышками кастрюль, словно играя на литаврах. Ты заморила себя модой и мужа голодом моришь. Смотри, какой он бледный, страшно смотреть. Ему нужны силы, он работает, а ты ему варёную свёклу. Дай-ка сюда сковороду.
Крупная фигура в цветастом халате, привезённом ею из Тулы, надвинулась на меня, как грозовая туча. Валентина Петровна оттолкнула меня бедром от плиты, схватила бутылку масла и, словно из доброты, влейла половину стакана в сковороду.
Валентина Петровна! Что вы делаете?! я пыталась восстановить контроль, но она уже бросила свёклу в кипящее масло, и по кухне, ещё пахнущей укропом, раздался тяжёлый, чадный аромат жареного.
Учусь тебя, дура, пока я жива, назидательно произнесла она, энергично работая лопаткой. Лук крупнее, сальца добавь. У вас сало есть? Хотя откуда у вас сало, в холодильнике лишь кефир. Тьфу, безобразие.
Я отступила к подоконнику, сжимая кулаки до побеления костяшек. Это была моя кухня, моя территория. Я купила эту квартиру в Подмосковье до брака, выплачивала ипотеку, отказывалась в себе от всяких удовольствий. Самостоятельно подбирала гарнитур цвета слоновой кости, шторы, расставляла баночки со специями. А теперь в моём храме хозяйствовала женщина, считающая майонез высшим соусом, а чистота когда пахнет хлоркой, режущей глаза.
Вечером, когда Сергей вернулся с работы, в кухне воцарилась напряжённая тишина, нарушаемая лишь звоном ложки о тарелку. Валентина Петровна сидела напротив сына и с умилением смотрела, как он ест.
Ну как, Серёжка? Вкусно? заглядывала она в глаза. Наконец-то нормальной еды поел, а то ты исхудал на наших диетах.
Сергей, чувствуя напряжённость, бегал глазами от жены к тёще. Борщ был жирный, пересоленный и совсем не как он любит, но обидеть мать боялся больше, чем разочаровать жену.
Вкусно, мам, спасибо, пробормотал он, заедая густую жидкость куском чёрного хлеба.
Я молча встала, поставила нетронутую тарелку в раковину и вышла из кухни. Нужно было выдохнуть. Я понимала: это визит вежливости, мать живёт в Туле, приехала на неделю проведать сына и пройти обследование в поликлинике. Нужно потерпеть. Ради Сергея.
Но следующее утро показало, что терпение ресурс ограниченный.
Я проснулась от звона: шкря-бух-шкря. Ритмичный шум доносился из кухни. На часах было семь. Сергей ещё спал. Накинув халат, я пошла проверять.
То, что я увидела, заставило сердце пропустить удар. Валентина Петровна стояла у раковины и, словно ремесленник, терла любимую мной антипригарную сковороду металлической мочалкой.
Доброе утро, бодро сказала она, не останавливаясь. Я решила посуду перемыть. Вчера ты её плохо помыла, жир остался, нагар чёрный. Сейчас всё отчищу, будет блестеть, как глаза кота.
Валентина Петровна! вскрикнула я, бросаясь к раковине и буквально вытаскивая сковороду из её рук.
Покрытие было разрушено. Глубокие царапины прогрызали черную поверхность, обнажая металл. Десять тысяч рублей стоила эта сковорода, теперь она превратилась в кусок алюминия.
Что вы наделали? прошептала я, глядя на испорченную вещь. Это же тефлон! Его нельзя тереть железом! Я специально купила силиконовые лопатки!
Ой, да брось, отмахнулась тёща, вытирая руки белоснежным полотенцем, оставив на нём серые разводы. Сковорода должна быть чугунной! Чтобы песком тереть. А ты бы благодарна была. Я с утра пораньше встала, порядок навожу.
Я оглядела кухню и увидела масштаб бедствия. «Порядок» в её понимании означал полную перестановку. Баночки со специями, которые я расставляла по алфавиту, теперь слетели в кучу. На их месте пачки круп, перевязанные резинками. Дорогая кофемашина убрана в дальний угол, а в центре столешницы красовалась старая эмалированная кастрюля с компотом, привезённая тёщей.
Зачем вы переставили мои вещи? голос дрожал.
Так неудобно же! воскликнула она. Соль должна быть под рукой у плиты, а она в шкафчике. А кофемашина тут лишь пылится. Я компот сварила, из сухофруктов, полезно. Пейте.
Я не просила навожить порядок, чётко произнесла я. Это моя кухня. Мне здесь готовить, мне здесь жить. Пожалуйста, верните всё как было.
Тёща поджала губы, лицо приняло вид обиженной добродетели.
Вот так? Я к ней как к дочери, спину гну, а она «верните как было». Гордыня, Ира, гордыня. Мать мужа уважать надо, а не указывать ей. Я вела хозяйство, когда ты ещё под стол ползала.
Я уважаю вас, Валентина Петровна. Но это мой дом.
Дом их, ишь ты! взревела она. А Серёжа здесь кто? Приживалка? Это тоже его дом, а значит и мой. Я мать.
В тот момент в кухню вошёл Сергей, потирая глаза.
Чего шумите, девчонки? зевнул он, не замечая напряжённости. О, компот пахнет, как в детстве.
Валентина Петровна тут же сменила гнев на милость, обернувшись к сыну:
Доброе утро, сынок. Сварила, старалась. А Алёчка недовольна. Сковороду ей поцарапала, пока отмывала вековую грязь. Кричит на мать.
Сергей растерянно посмотрел на меня. Я стояла с испорченной сковородой в руках, бледная, губы сжаты.
Алёша, ладно, попытался он примирить. Мама же хотела лучшего. Купим новую, не проблема. Не ругайтесь.
Дело не в сковороде, Серёжка, тихо сказала я. Дело в границах.
Но он уже пил компот и пытался сгладить острые углы. Он всегда так делал прятал голову в песок, надеясь, что женщины разберутся сами. Я поняла: поддержки ждать неоткуда. Я молча выбросила испорченную посуду в мусор, под грохот тёщи: «Да на ней ещё жарить!» и ушла готовиться на работу.
День прошёл, как в тумане. Я сидела в офисе, но мыслями была дома. Что ещё придумает деятельная родственница? Перестирает шерстяные свитера в кипятке? Выбросит коллекцию элитного чая, заменив её на «полезную» траву с огорода?
Вечером, возвращаясь, я сразу почувствовала резкий запах. На кухне Валентина Петровна, обмотав голову платком, опрыскивала мои цветы какойто мутной жидкостью из пульверизатора.
Что это? спросила я, бросая сумку на стул.
Тля, уверенно заявила тёща. У тебя на фикусе пятна. Я развела хозяйственное мыло с керосином, старый семейный рецепт. Сейчас всё протрем.
Фикуса нет тли! Это просто пятна! я бросилась открывать окна, ведь дышать было нечем. Вы сожжёте листья керосином! Откуда у вас керосин?
Нашла у Серёжи в кладовке, в бутылочке. Не кричи. Я спасаю твои цветы. Ты за ними совсем не следишь, они захворели.
Я посмотрела на своего любимого фикуса Бенджамина, которого выращивала пять лет. Листья уже скукоживались от едкой смеси. Это была последняя капля. Чаша терпения не просто переполнилась она обвалилась в осколки.
Но я сделала глубокий вдох и сдержалась. Завтра суббота, у Сергея день рождения, придут гости друзья и коллега. Нельзя устраивать скандал накануне праздника. Я тихо унесла цветы в ванную и стала их мыть под душем, глотая горькие слёзы.
Суббота началась битвой за меню.
Я заказала торт в кондитерской, сказала я, доставая продукты для салатов. На горячее утка с яблоками и апельсиновым соусом. На закуску канапе с рыбой, салат с рукколой и креветками, сырная тарелка.
Валентина Петровна, сидевшая за столом и попивая чай из блюдца, громко поставила его на стол.
Ты с ума сошла, девочка? Людям что, траву жевать? Рукколу твою? Это же одуванчики! Гости придут, мужики! Им надо нормально. Где Оливье? Где селёдка под шубой? Картошка с мясом?
У нас не Новый год, Валентина Петровна. И мы не в 80х. Мои гости любят лёгкую и вкусную еду.
Твои гости, может, и любят, а к моему сыну придут нормальные люди. Я с утра в магазин ходила, купила колбасу докторскую, горошек, майонез. Сейчас сделаю Оливье, пожарю курицу, обычную, с чесноком, а не эту твою утку сладкую. Тьфу, гадость, мясо с вареньем.
Нет, твёрдо сказала я, вставая между тёщей и плитой. Вы ничего не будете резать. Меню утверждено. Я готовлю сама.
Ты мне запрещаешь сына кормить? глаза тёщи сузились. Я мать! Я лучше знаю, что Серёжка любит!
Серёжка любит то, что я готовлю. Пожалуйста, Валентина Петровна, идите в комнату, посмотрите телевизор. Я справлюсь.
Тёща поджала губы, бросила на меня уничтожающий взгляд и вышла, буркнув: «Посмотрим, как они твою траву жрать будут».
Я выдохнула и приступила к готовке. Оставалось потерпеть два дня. Утка мариновалась, овощи нарезались, сыры раскладывались на красивом деревянном плато. К шести часам всё было готово, стол накрыт, свечи расставлены. Я пошла переодеться и накраситься. Это заняло минут сорок. Вернувшись в кухню, я застыла на пороге.
На моём безупречно сервированном столе, сверху изысканных салфеток, стоял огромный, уродливый таз. В нём, утопая в майонезе, возвышалась гора Оливье, нарезанного крупными, неаккуратными кусками. Рядом, на блюде с канапе, лежали куски жирной, пережаренной курицы, с которой стекало масло, капая на скатерть.
У духовки стояла Валентина Петровна и поливала утку уксусом.
Что что вы делаете? мой голос сорвался в шёпот.
Спасаю праздник, гордо заявила тёща. Утка была пресной, я добавила соус сладкий, как компот, уксус с перцем. Салатик настрогала, пока ты готовила. А то стол пустой, позор перед людьми.
Я подбежала к духовке. Едкий запах уксуса ударил в нос. Блюдо было безнадёжно испорчено. Апельсиновый соус свернулся в бурые хлопья. Утка, которую я мариновала сутки, уничтожена.
Я посмотрела на стол. Таз с салатом выглядел, как грязный сапог на свадебном платье.
Дверь открылась, вошёл Сергей, в нарядной рубашке.
О, мам, ты Оливье сделала? радостно воскликнул он, не замечая состояния жены. Класс! Я боялся, что останемся голодными. Ира вечно свои деликатесы готовит, ими не наешься.
Эти слова стали спусковым крючком. Чтото внутри меня оборвалось с громким звоном. Пять лет я пыталась быть идеальной женой, готовить сложные блюда, создавать уют. А он, у своей матери, обесценил все мои труды.
Я медленно подошла к столу, взяла тяжёлый таз с Оливье.
Ира, ты чего? улыбка сползла с лица Сергея.
Я молча подошла к мусорному ведру, опрокинула таз. Глухой шлёпок и гора салата исчезла в пакете.
Ты что творишь, стерва?! выкрикнула тёща, бросаясь к мне. Продукты переводишь!
Я поставила пустой таз на пол, затем отбросила блюдо с испорченной курицей туда же. Следом вылетела утка из духовки, упав в форму для запекания.
Ира! Ты с ума сошла?! закричал Сергей. Гости через десять минут! Что будем есть?!
Я выпрямилась, чувствуя странное ледяное спокойствие. Руки больше не дрожали.
Вы будете есть то, что любитеИ, оставив позади шум и раздор, я вновь обрела тишину и уверенность в своей собственной кухне.
