Уехала на другой конец страны, а мать осталась одна
Саша, если будешь так медлить, мы точно опоздаем, сказал Дмитрий, стоя в дверях спальни, опершись плечом о косяк.
Александра повернулась к мужу и улыбнулась, будто ничего не случилось.
А ты помнишь наш первый перелёт?
…Прошло уже одиннадцать лет с того дня, когда мы впервые сели в самолёт. Тогда Дмитрию предложили работу в крупной международной фирме, и мы решились на переезд всего за три недели невероятно короткий срок для такого решения. Александра знала язык, ведь бабушка с детства заставляла её учить немецкий, уверяя, что языки открывают двери в мир. Бабушка оказалась права, хотя сама так и не увидела, как внучке пригодились её советы.
Поначалу Александра не работала. Компания сняла для нас квартиру в спокойном районе с видом на сквер, и она занималась тем, чтобы сделать чужое жильё уютным.
Дмитрий учил язык с нуля, возвращался с работы уставший, с головной болью, и засыпал на диване, бормоча новые слова.
Ich mochte ein Bier, пробормотал он однажды ночью, и Александра тихо рассмеялась.
Первые фразы Дмитрия были самые необходимые: заказать ужин, узнать дорогу, объяснить таксисту адрес. Александра же читала местные газеты, болтала с соседкой о погоде и политике, записалась в библиотеку.
Работу Александра нашла не сразу. Сначала устроилась переводчиком в маленькое агентство, потом заняла административную должность в клинике, а позже стала координатором международных проектов в образовательном фонде, где работает до сих пор.
Потом у нас родилась Софья.
И Валентина Михайловна начала скучать… Причём скучала она громко, требовательно, с драмой. Каждый звонок превращался в эмоциональные качели: сначала вопросы о Софье, потом жалобы на давление, слёзы, упрёки.
Ты меня бросила, говорила мать, и эти слова впивались в Александру, как заноза. Уехала на другой конец страны, а я тут одна.
Тот «конец страны» был всего в трёх часах лёта. Александра повторяла это каждый раз, но для Валентины Михайловны расстояние измерялось не километрами, а чувством одиночества.
За одиннадцать лет мать приезжала к нам дважды. Первый раз когда Софье исполнился год. Валентина Михайловна провела две недели, критикуя всё: квартиру («тесно»), еду («безвкусно»), соседей («странные»), погоду («унылая»). Второй раз четыре года назад, и тот визит закончился скандалом, когда Софья ответила бабушке по-немецки, не найдя русского слова.
Ты растишь её чужой, обвиняла Валентина Михайловна. Она даже родной язык забывает.
Софья не забывала. Она свободно говорила на двух языках, и это было чудо. Но объяснить это матери было невозможно.
Александра навещала мать чаще раз в год, иногда два. Каждый приезд домой отзывался в ней тупой болью, начинался где-то в груди и расходился по всему телу. Знакомые улицы, запах подъезда, мамина квартира с теми же обоями, что двадцать лет назад всё это вызывало тоску и одновременно желание сбежать обратно, туда, где её настоящая жизнь.
Помнишь, как хорошо было раньше? спрашивала Валентина Михайловна, перебирая старые фотографии. Ты такая маленькая на этом снимке. Такая счастливая.
Александра не считала себя особенно счастливой в детстве. Она помнила постоянные ссоры родителей, крики отца, слёзы матери. Она мечтала уехать. И уехала сначала в Москву из своего маленького города, потом ещё дальше.
Но говорить об этом было невозможно. Для Валентины Михайловны прошлое существовало в идеализированной версии, где всё было лучше и правильнее.
Единственное, чем Александра могла помочь деньгами. Каждый месяц она переводила матери сумму, равную её пенсии. Оплачивала ремонт, когда тек кран, когда нужно было менять окна, когда ломался холодильник. Это был её способ загладить вину, которую она не до конца понимала, но которая не исчезала.
Валентина Михайловна принимала деньги, но повторяла: «Мне не нужны твои переводы, мне нужна ты».
Мам, однажды сказала Александра, когда терпение кончилось. Переезжай к нам. У нас есть комната. Небольшая, но есть. Сад. Софья будет рада. Я научу тебя языку, будешь со мной ходить по городу. Давай попробуем.
Она предлагала это не раз искренне, с надеждой, пытаясь найти решение для всех. Комната действительно была. Не огромная, но уютная, с окном на запад, где летом особенно красиво садилось солнце. В саду можно было посадить цветы или овощи, Валентина Михайловна когда-то любила работать на земле.
Валентина Михайловна отказывалась. Каждый раз.
Что мне там делать? Сидеть и никого не понимать? Это твоя жизнь, не моя. Я тут родилась, тут и…
Она не договаривала, но смысл был ясен.
И вот что удивляло Александру больше всего: у матери не было ничего, что держало бы её в России. Подруги? Ни одной близкой. Со всеми рассорилась, находя обиды там, где их не было. Работа? Пенсия уже семь лет. Отец? Ушёл пятнадцать лет назад, и слава богу. Хобби? Валентина Михайловна презирала «эти ваши кружки для старушек».
Она сидела одна в квартире, смотрела телевизор, ходила в магазин, звонила дочери жаловаться.
Людмила Петровна, свекровь, была старше на пять лет. Ей исполнилось шестьдесят восемь, и она тоже жила одна, тоже скучала по сыну и невестке. Но какая разница между этими женщинами!
Людмила Петровна выращивала цветы на продажу начинала с маленькой теплицы во дворе, теперь поставляла розы и хризантемы в три магазина. Она записалась на бесплатные курсы компьютерной грамотности, освоила видеозвонки, и каждое воскресенье мы созванивались. Она никогда не спрашивала, когда мы вернёмся. Она говорила: «Главное, что у вас всё хорошо».
Мам, может, попробуешь найти себе занятие? осторожно предлагала Александра после очередного разговора о том, как пусто проходят дни Валентины Михайловны. Есть курсы для…
Я не твоя свекровь, перебивала мать. Мне это не нужно. Мне нужна моя дочь рядом.
Этот аргумент был непробиваемым, как бетонная стена.
Вдруг зазвонил телефон. На экране высветился номер матери.
Да, мам?
Саша… голос был странный, не плачущий, а какой-то сдавленный. Саша, мне очень плохо.
Сердце ушло в пятки.
Что случилось? Где ты?
Дома. Мне плохо. Очень плохо. Приезжай. Пожалуйста.
Александра прижала телефон к уху так, что пластик впился в кожу. Паника накрыла с головой. Дмитрий заметил перемену, взял Софью за руку, отвёл в сторону.
Мам, держись. Я прилечу. Буду через… она лихорадочно считала. Через семь часов максимум. Ты можешь говорить?
Приезжай, простонала Валентина Михайловна. Пожалуйста. Если что-то случится… я хочу тебя видеть.
Следующие часы прошли как в тумане. Александра мчалась через аэропорты, пересадки, такси, пробки.
Когда она открыла дверь квартиры своим старым ключом, который хранила все эти годы, Валентина Михайловна сидела на кухне и пила чай.
Не в больнице. Не под капельницей. На кухне.
Доченька! она вскочила, раскинув руки. Приехала! Наконец-то!
Александра застыла в дверях. Внутри что-то сломалось тихо, почти незаметно.
Ты… здорова?
Валентина Михайловна отвела взгляд.
Мне было плохо. Правда. Но потом отпустило.
Ты говорила, что была скорая.
Ну, я думала, что… мать замялась. Врачи приехали, посмотрели. Сказали, давление поднялось. Укол сделали, и всё. Но мне правда было плохо, Саша. Правда.
Тишина заполнила кухню. Знакомые обои, запах, стол с клеёнкой в цветочек. И совсем другое выражение на лице матери.
Ты обманула, сказал я очень тихо. Ты обманула меня, чтобы я приехал.
Я хотела тебя видеть! Ты никогда не приезжаешь!
Я приезжаю каждый год!
Этого мало! Валентина Михайловна всплеснула руками. Ты должна быть здесь! Рядом! Я твоя мать!
Моя жизнь там. Моя семья там. Моя дочь там.
Твоя дочь моя внучка! перебила Валентина Михайловна. И ты можешь растить её здесь, в нормальной стране, среди нормальных людей, которые говорят на нормальном языке!
Александра отступила. Ноги не держали, и она села на табурет у двери.
Ты понимаешь, что я думал, что… слова застревали. Я бросил всё. Я летел сюда, думая, что могу тебя потерять. Что не успею попрощаться.
Вот именно! Валентина Михайловна подалась вперёд. Ты примчалась, потому что испугалась! А если бы не страх ты бы и не вспомнила обо мне!
Я помню о тебе каждый день. Каждый чёртов день. Я звоню, перевожу деньги, предлагаю тебе переехать…
Мне не нужны деньги! перебила мать. Мне нужна ты! Здесь! Рядом!
Я не вернусь.
Эти слова прозвучали резко.
Мам, послушай. Я не вернусь в Россию. У меня там работа, муж, ребёнок, который ходит в школу. У меня там жизнь, которую я строил одиннадцать лет. Я люблю тебя, но не брошу всё только потому, что ты не хочешь ничего менять.
Валентина Михайловна побледнела.
Не хочу менять? Я не хочу менять?
Да. Ты сидишь одна, отказываешься от любой помощи, от всех предложений, и обвиняешь меня во всём. Это несправедливо.
Несправедливо? мать вцепилась в край стола. Я тебя родила! Я тебя вырастила! Я всё для тебя делала!
И я благодарен. Но это не значит, что я должен отказаться от всего ради того, чтобы сидеть рядом с тобой!
Александра поднялась.
Я улетаю завтра. Если захочешь переехать скажи. Если хочешь приехать в гости билет за мой счёт, в любое время. Но больше ты не будешь мной манипулировать.
Саша!
Она вышла из квартиры, не оглядываясь.
В самолёте, глядя на облака, Александра написала Дмитрию: «Всё нормально. Расскажу, когда прилечу».
Он ответил через минуту: «Ждём. Софья нарисовала новую картину. Для тебя».
Александра улыбнулась сквозь слёзы.
В следующие месяцы она не звонила матери. Деньги продолжала переводить это был вопрос принципа, не любви. О здоровье Валентины Михайловны узнавал от тёти Гали, маминой двоюродной сестры.
Жива твоя мать, сообщала тётя Галя сухо. В магазин ходит, на давление жалуется. На тебя обижена страшно.
Я знаю, отвечала Александра.
Обида матери была предсказуемой. Её собственная тоже. Между ними лежала пропасть, которую никто не хотел преодолеть.
Но Александра заметила странное: впервые за много лет она могла дышать свободно. Не было ежедневных звонков со слезами. Не было вины, грызущей изнутри. Не было ощущения, что она плохая дочь, сбежавшая от своего долга.
Она просто стала женщиной, выбравшей своё счастье.
