Помню, как в ту злополучную ночь мне не давала покоя образ согбённой старушки с цветочной брошей на нагруднике. С каждой минутой тяжесть в груди росла чувство вины, смешанное с глубокой печалью.
Если это действительно она если это госпожа Алексеевна мысли вихрем крутились в моей голове.
Нужно её найти, прошептал я в темноте, пока одинокий свет уличного фонаря прорывался сквозь тени.
Утром, ещё до рассвета, я уже мчался своей «ВАЗ2101» по заснеженным улицам Москвы. Пар поднимался от выхлопа, а холодный воздух обдавал лицо. Я проезжал знакомые кварталы, где вырос, но всё выглядело иначе; лишь запах дров и сигаретных трубок напоминал о былом.
Остановился у булочной. Внутри стояла та же женщинапродавщица, что и вчера, с убранными волосами и безмятежным лицом.
Извините, девчушка, тихо обратился я. Ту бабушку, что вчера просила хлеба, с брошей в виде цветка Вы её видели позже?
Она посмотрела в сторону, потом пожала плечами.
Да, помню. Она сидела, потом сказала, что пойдёт на вокзал, мол, не хочет больше никому мешать
На вокзал прошептал я, и сердце сжало кусок.
Не раздумывая, сел обратно в машину и поехал.
Центральный Московский вокзал встретил меня холодом и тишиной. Пахло дешёвым кофе, металлом и усталостью. На скамейках спали люди в потёртых куртках, ктото держал сумки, ктото просто бездельничал.
И тогда я её увидел.
Она сидела на последней скамейке зала, свернутая в старом пальто, взгляд опущен. Руки дрожали, у ног та же тканевая сумка с бутылками. Лицо бледно, глаза будто притворные.
Госпожа Алексеевна! воскликнул я, подбегая. Я я Николай Петров! Помните меня?
Она открыла глаза. Сначала взглянуло туманно, но спустя мгновение в ней вспыхнуло узнавание.
Колька моё дитя прошептала она и чуть улыбнулась. Как ты вырос Я знала, ты станешь мужчиной.
Я опустился на колени, расстегнул пальто и накинул его на её плечи.
Не могу поверить Вы так много сделали для меня. А я прошёл мимо, будто вы никому не нужны. Простите
Старушка коснулась моего лица холодными пальцами.
Жизнь такова, сынок. Порой надо заблудиться, чтобы понять, откуда пришёл. Ты вернулся и это главное.
Я не оставлю вас здесь, твёрдо сказал я. Вы пойдёте со мной.
Не надо, Колька, ответила она нежно. Я уже стара, мне не нужно многое. Хочется лишь знать, что меня не забыли. И теперь я это чувствую.
Но я не послушал её. Осторожно поднял её, как ребёнка, и перенёс к машине. Устроил внутри, укрыл её своим плащом и тронулся в путь.
Через неделю она уже жила у нас. Ольга, моя жена, сначала удивилась, а потом приняла её как член семьи.
Наши два сына Борис и Кирилл сразу назвали её «бабушкой Мира». Дом наполнился новой теплотой, смехом, воспоминаниями о тех днях, когда люди ещё помогали друг другу.
Я организовал ей лечение в лучшей московской клинике. Каждый вечер после работы я приносил ей цветы или книги. Мы сидели у камина, а она рассказывала о первых школьных годах, о детях, которых никогда не забывала.
Колька, говорила она, я всегда знала, что ты справишься. Не из-за ума, а изза сердца.
Если у меня есть сердце, то оно благодаря вам, отвечал я. Вы меня его научили.
Старушка улыбалась и держала меня за руку.
Не забывай: человек богат не тем, что имеет, а тем, что отдал.
Весна пришла с ароматом лютиков. В саду зацвели вишнёвки, птицы пели, а бабушка Мира сидела на террасе, укутанная шалью, глядя в небо.
Однажды утром Ольга нашла её в кресле, словно заснувшей. Лицо спокойно, руки сложены на коленях, а на нагруднике блестела та же цветочная брошь.
Похороны прошли скромно, но трогательно. Пришли бывшие ученицы, соседи, люди, которым она когдато помогала. Я стоял у гроба, держал букет из белых хризантем и не мог сдержать слёз.
Через несколько месяцев я создал фонд в её честь «Хлеб и Свет». Каждый осенний месяц он отправлял учителям в отдалённые деревни пакеты с хлебом, учебными материалами и небольшим денежным вложением в рублях. В каждый конверт помещалась записка:
«Спасибо, что вы всё ещё верите в детей».
И каждый год в тот же день я проходил мимо старой булочной, покупал один ореховый хлеб и шесть кроасанов с абрикосовым джемом как тогда.
Возвращаясь домой, я ставил крошку кроасана на стол рядом с маленькой вазой белых цветов и тихо говорил:
«Богатством не то, что в кармане, а то, что успел отдать, пока не стало слишком поздно».
