Любовь Соколов стояла в прихожей, сжимая листок дрожащими пальцами. Буквы на нём размывались, но каждое слово рубило, как нож.
Любовь, прости, я не готов. Не могу быть отцом, не могу так жить. Я ухожу, не ищи меня, прозвучало холодно, без малейшей эмоции. Никакого «мы», только «я». Пётр всегда ставил себя на первое место, но теперь
Тихий шипящий звук сковороды вернул её в реальность. Малыш в коляске пошевелился.
Жизнь стучала в дверь.
Любовь оставила листок на шкафу и пошла на кухню нужно было чтото сделать, иначе всё развалилось бы. Но в кухне её ждал следующий удар.
На столе две винные бокалы, почти пустая бутылка и тарелка с высохшим сыром. На спинке стула женский платок, не её. Не требовалось никаких объяснений.
Любовь глубоко вдохнула. Она не закричала, не заплакала, лишь ледяная решимость наполнила её изнутри. Протёрла стол, вымыла бокалы, выбросила мусор. Стерла все следы от него.
Затем открыла шкаф и достала небольшую коробочку свадебное свидетельство, фотографии с моря, письма, билеты в кино. Всё, что когдато значило «мы». Окно открыло, коробка бросилась наружу. Снизу глухо чтото задрожало, и впервые она ощутила облегчение.
Утром малыш Никита разбудил её плачем. Часы показывали пять. Она села на кровать, прижала ребёнка к груди и ощутила странный мир первый за долгое время. Она уже не была одна. Маленький, живой, тёплый Никита единственное истинное, что у неё осталось. Тело всё ещё болело, руки дрожали от усталости, деньги таяли.
Мать ещё не научилась управлять бытом, а счета не ждали. Она взяла телефон, палец задержался над кнопкой «Мама», но в голове отозвался холодный голос:
Я же говорил, Любовь. Он не для тебя. Теперь выбирай сама.
Она положила телефон.
Тем же вечером спустилась в подвал, где хозяин дома, старик Иван, позволял людям оставлять старые вещи. В углу стояла ветхая детская коляска, грязная, с искривлёнными колёсами. Любовь её отремонтировала, подшила шины и осторожно посадила в неё Никиту.
Выйдя наружу, первое осеннее утро пахло дымом и тёплым хлебом из булочной на углу. Булочная. Когдато она там работала сразу после техникума. Руки всегда были в муке, лицо заплакано от печи, но тогда была счастлива. Возможно, пришло время вернуться к истокам.
На следующий день она пришла в булочную. Всё изменилось новая вывеска, новый хозяин. Когда она объяснила, что ищет любую работу помощницу, ночную смену, уборщицу женщина за прилавком, полная доброжелательности, посмотрела её внимательно.
Ты недавно родила, верно? спросила.
Да.
А муж?
Его нет.
Женщина вздохнула.
Я тоже через это прошла. Приходи завтра в шесть утра, посмотрим, как справляешься.
Любовь вышла, едва сдерживая слёзы. Не от печали, а от благодарности. Впервые за долгое время её не отвергли.
Через неделю её руки снова пахли тестом. Бессонные ночи, боли в спине, изнурение всё меркло перед ощущением, что она может накормить сына.
Однажды, вынося подносы с булочками, в дверь позвонили. Любовь взглянула и застыла.
Пётр. С чисто выбритым лицом, в новом пальто, с той же самоуверенной улыбкой.
Любовь начал он. Думал долго. Хочу увидеть сына. Хочу вернуться.
Чтото внутри неё зашевелилось, но уже не болело.
Сын? Хорошо. В воскресенье, в десять утра, в парке.
В воскресенье он пришёл с букетом и коробкой конфет. Любовь сидела на скамейке, коляска рядом. Пётр наклонился, заглянул в неё и улыбнулся.
Смотри, такой же, как я!
Любовь посмотрела спокойно.
Нет, прошептала она. Он похож на того, кто не убежал. На того, кто был здесь каждый день, пока ты даже не звонил.
Пётр побледнел, но она уже поднималась.
Понимаешь, добавила она, ему не нужен бегущий человек. И мне тоже.
Она пошла по аллее с коляской, не оглядываясь. Впервые за месяцы её походка была уверенной. Дойдя домой, она открыла окно. Свежий воздух ворвался в комнату, а Никита рассмеялся.
Любовь села рядом и прошептала:
Знаешь, малыш, теперь всё будет хорошо.
И в этом простом убеждении нашлось счастье: истинная семья не кровь, а то, что мы каждый день создаём друг для друга.
