Все звали её Нёмой Алексеевной, но вовсе без злого умысла, без желания задеть старушку, жившую в почти исчезнувшей деревушке Кузнецовка, в Тверской глубинке. Привыкли к прозвищу, как к шутке, и никто из последних десятков жителей не задавался вопросом, почему у женщины такой странный клич. Ведь Алексеевна вовсе не была немой голос был, хоть и робкий, тихий, как шелест берёзовых листьев, но всё же звучал. Слышали лишь редкие её слова, когда говорила к односельчанам. Все же научились читать мысли старушкиного морщинистого лица и её выцветших голубых глаз, и так прозвище «Нёма» оставалось лишь символом её молчаливости.
Сколько же одиноких старушек проводят свои дни в забытых людьми деревнях, вросших в землю, никто не знает их лет, никто не рыдает, когда их жизнь подходит к концу. Соседи даже за их спиной не сплетничают такие, как сорняки вдоль просёлочной тропы, незаметны. Так и наша Нёма Алексеевна могла бы тихо исчерпать годы, оставить после себя пустую избушку и заросший холмик на краю гая
Но в один день, по меркам деревни, случилось непостижимое событие. К её двери на старой, но всё ещё блестящей «ВАЗ2101», к которой в те времена относились как к сокровищу, подъехал пожилой, вежливый мужчина. Они стояли у калитки, и мужчина говорил, а Нёма лишь слушала, вглядываясь в лицо незнакомца полуслепыми глазами. Внезапно она упала, и крик её разнесся по домам, словно гром среди тишины, заставив даже самых отдалённых жителей Кузнецовки выйти наружу.
* * *
Наша героиня, названная в детстве Нюрой, появилась в этой же деревне в предвоенные годы. Здесь располагался крупнейший колхоз Тверской области, где все трудились на равных правах, а за каждый трудовой день не платили ни рубля, ни копейки. Документов не было, а жизнь была бедна и голодна. Нюра была второй из шести детей, старшей дочерью. Ей исполнилось двенадцать, когда чахотка унесла её отца. Он, как и все мужики, пахал до последнего, стирая пот с лица грязной рубахой, а потом упал в бесконечных полях колхоза.
Любила Нюра отца тихого, незлобивого, который делал игрушки из бересты и глины. Когда отец скончался, девочка прильнула к стене от горя и плакала почти два дня, отказываясь есть. Мать, тоже плача, пыталась успокоить дочь, но в конце концов отрвала её розгами и отправила на работу.
В двенадцать лет Нюра уже умела всё, что должна уметь взрослая женщина, и летом трудилась рядом с матерью в колхозе. Зимой ходила в школу, пока отец ещё был жив. После его смерти помогала с младшими братьями, готовила и убирала дом. Нюра была не послушна отцу бойкая, дерзкая, и селяне часто видели, как мать гнала её прутом вдоль дороги за проделки.
* * *
Тридцатые годы принесли голод. Семье всё ещё помогала коза, молоко которой меняли на картошку или кашу из отрубей. Однажды сосед отравил козу, и мать заплакала так, как будто потеряла родного мужа. Три младших братика Нюры умерли один за другим, потом ушла и мать. Восьмилетняя сестрёнка была отдана в приёмный дом в соседнюю деревню. Старший брат ушёл искать работу, не вернувшись.
Нюру приютила троюродная тётка. Там началась её взрослая жизнь. Попробовав ответить тётке дерзким словом, девушка получила избиение, от которого неделю проваливалась спиной вверх, а на спине, ногах и лице остались белые шрамы. С тех пор её прозвали «Нёма», хотя она лишь молчала, не желая отвечать на пытки. Тётка считала, что главное труд, а молчание девки лишь удобно.
Тишина сопровождала её, когда в пятнадцать лет её выдали замуж. Когда свекровь избивала её, когда муж ушёл на фронт, она молчала. Когда в 1942м родила единственного сына Васю, она молчала, пока не пришёл человек в чёрном «УАЗ469» и не забрал ребёнка, объявив его «врагом народа». Она крикнула лишь раз, когда её отняли.
Война обошла их далёкую сибирскую деревню, но колхозные поля были полны пшеницы, которую надо было собрать. Алексеевна собрала горсть колосков, но её предали, и её посадили в колонию на десять лет. Свекровь отказалась воспитывать Васю, и мальчика отдали в детский дом. Плач, крики, умолять всё прошло мимо, а люди лишь отводили взгляды, будто бы стыдились увидеть её страдания.
* * *
После смерти Сталина её освободили. Она не плакала ни о правителе, ни о радости свободы. Вернулась к свекрови, где та, больная и почти парализованная, жила одна. Сын её и её муж, вернувшись из Польши, нашли новую жизнь, где места для старой больной нет. Женщина, как и прежде молчаливой, продолжала убирать, варить, пахать огород, но лишь получала от неё крики и упрёки, ведь она, как будто бы, виновата во всём.
Годы шли, Нёма Алексеевна тихо доживала в одиночестве, не выходя замуж и не рождая детей, выращивая козу и десяток кур в крошечном огороде. Однажды утром соседка Матвеевна упрекнула её, что куры перепрыгнули через дырявый забор и поклевали чужой грядки. Нёма, смущённо смотря на обвинительницу, собралась принести молока, но на дороге в центре Кузнецовки появился огромный чёрный автомобиль.
Все поняли, что приехал ктото важный. Матвеевна бросилась за собравшихся, а Нёма стояла у ворот, наблюдая, как подъехал джип. Из машины вышел седой мужчина лет шестидесяти, в полном снаряжении, снял очки и, глядя вдоль улицы, подошёл к старушке. Сначала она не поняла, чего он хочет, и молча слушала, пока он задавал вопросы, произнося знакомые ей имена. Внезапно она закричала: «Вася, Вася мой!», упала на землю, обняла его колени и плакала, повторяя имя сына. Соседи собрались, а Матвеевна в унисон вопила, а мужчина, оттирая слёзы, безуспешно пытался поднять её.
* * *
Проводы прошли в большом доме села, где разместили всех желающих. Под тосты и закуску вспоминали долгие поиски мужчины, который хотел найти сведения о своей матери. Гости плакали и радовались тихой соседке. Затем следовало торжественное прощание: каждый обнял и поцеловал Нёмую Алексеевну, пожал Василия рукою. Она, лишь молча, взглядом охватывала всё, а потом, улыбнувшись, передала куры и козу Матвеевне в обмен на большую банку липового мёда. Дверь машины захлопнулась, мотор гудел, и она уехала из Кузнецовки навсегда, пока соседи стояли, глядя, пока звук двигателя не затих.
* * *
Что случилось дальше? В конце своей жизни она обрела простое человеческое счастье: большой дом, сына с доброй невесткой, троих внуков и пятерых правнуков. И, главное, её уже больше не называли Немой. Маленькая пятилетняя Надя, её правнучка, уже просила прабабушку рассказывать сказки на ночь, а Алексеевна, улыбаясь, уже не могла молчать.
