Мама! Ну, опять! Ульяна с отвращением захлопнула крышку унитаза и нажала кнопку сливa. Неужели так трудно смывать за собой?
Она, словно в яростном вихре, покинула туалет и бросилась к комнате матери.
Зоя Петровна сидела на кровати, сжавшись калачиком. Хрупкая, почти прозрачная, будто только вчера превратилась из статной женщины в эту крошку.
Ульяночка, я опять всё забыла? её испуганные глаза блеснули в полумраке. Прости, милая, я не специально.
Мама, что мне с тобой делать? Я всё вижу, но ведь и Михаил, и Ромка тоже это видят.
Прости меня, Ульяночка, я буду внимательнее, умоляюще прошептала Зоя Петровна.
Да брось, что с тебя возьмёшь? махнула рукой Ульяна и вышла из комнаты.
Взгляд мамы ускоренно старел, как будто время спешило её обрушить. Ульяна вспоминала, как совсем недавно Зоя Петровна была самостоятельной, сильной, умной женщиной, к которой можно было обратиться за советом, за помощью, за тёплым разговором.
Эрудированная, острая умом, но с душой, полной лёгкости и доброты, Зоя Петровна была для подруг Ульяны образцом материнской заботы. Никто не мог похвастаться такой мамой, на которую всегда можно было опереться. И вдруг старость, как липкая тень, подкралась к ней холодная, неприятная, пахнущая запущенностью и медлительностью.
С мамой теперь нельзя было поговорить, спросить совета, сесть у её ног, упереться в колени, расплакаться о работе или усталости. Она превратилась в ребёнка глупого, медлительного.
Ульяна вошла на кухню, где за столом сидели муж Михаил и пятнадцатилетний сын Ромка, разбирая головоломку. Их сосредоточенные, озадаченные лица принесли ей небольшую успокоенность.
Мам, вдруг пробурчал Ромка, а почему ты в супе мясо так крупно режешь?
Не знаю, сынок, растерялась Ульяна. А почему ты спрашиваешь? Тебе не нравится?
Мне нравится проговорил Ромка, вертя деталь в руках. Только бабушка не может прожевать, вытаскивает и кладёт на стол.
Тебе неприятно, да? кивнула Ульяна, чувствуя виноватость. Скажу бабушке, чтобы она так не делала.
Нет, мне нормально, продолжал он, разглядывая деталь. Просто бабушка плохо питается, а это вредно.
Ааа, Ульяна взглянула на сына, озадаченно. Я буду мелче резать.
Лучше бы фрикадельки делала, бросил сын, сверкая глазами. Как делала, помнишь? Когда у меня зубы выпадали и я не мог жевать. Ты же делала то же бабушке, когда ты была маленькой.
Делала, кивнула Ульяна, чувствуя, как щеки краснеют.
И ещё, Улья, вмешался Михаил. Не ругай Зою Петровну за туалет, пожалуйста. Мы с Ромкой всё переживём. А то если ты её ругаешь, нам будет неудобно, ведь она стесняется нас.
Да, мам, не ругай бабушку, широко раскрыл глаза Ромка. Обещаю, что не буду вас с папой ругать, когда вы станете старыми.
Хорошо, сынок, Ульяна, сдерживая слёзы, вышла из кухни.
Она постояла в коридоре, пытаясь успокоить себя, а затем пошла к комнате матери.
Мам, позвала она Зою Петровну, сидевшую на стуле у окна, глядящую наружу. Мама.
Да, Ульяночка, обернулась Зоя Петровна. Что случилось, дорогая?
За то, что я глупая, грубая, нетерпимая, злая, Ульяна положила голову на её колени. Я такая
Ульяна, не говори так, строго сказала Зоя Петровна. Мне неприятно, когда ты так о себе. Что тебя так охватило?
Пообещай, что ты не умрёшь, вдруг умоляла Ульяна, расплакавшись.
Дочь, ты чего? гладила её Зоя Петровна. Конечно, не умру. И не собираюсь.
Мне страшно представить, что тебя не будет. Как же я буду одна?
Ульяночка, я здесь, с тобой. Ты не одна. Что же тебя так терзало?
Всё в порядке, вытерла она слёзы и встала. Ладно, пойду ужин готовить. Суп с фрикадельками?
Буду, заулыбалась Зоя Петровна.
И мысли Ульяны метались, как ночные тени: «Как будто я бросаюсь к ней, как собака, думала она. Даже Ромка замечание сделал. Стыдно, как же. Подросток понимает лучше, чем взрослая тетка. А я боюсь, что будет, когда её не станет. Не буду больше ругать её. Пусть Бог меня накажет, если я ещё раз сорвусь!»
