Мы купили дом в деревне под Смоленском. Продавали его молодые супруги сказали, что их бабушка скончалась, а родителям дача больше не нужна. С тех пор, как старушку не стало, никто туда не приезжал. Прибывали лишь, чтобы продать.
А вещи возьмете? спросил я.
Зачем? Там лишь хлам. Иконы мы уже взяли, всё остальное можете бросить, ответили безразлично.
Муж посмотрел на стены, где светились пустые места там раньше висели иконы.
А фотографии? тихо спросил он. Почему их не взяли?
С портретов смотрели лица мужчины, женщины, дети. Целое поколение, вся семья. Раньше люди украшали дом не обоями, а воспоминаниями.
Я вспомнила свою бабушку у неё постоянно появлялась новая фотография в рамке: я или моя сестрёнка. «Просыпаюсь рано, говорила она, клянусь Родине, целую мужа, улыбаюсь детям, подмигиваю вам и день начинается», повторяла она.
Когда её не стало, мы повесили её портрет рядом с портретом деда. И теперь, когда приезжаем в нашу «дачу», каждое утро шлём бабушке воздушный поцелуй. Пахнет будто только что из печи пирогами и топлёным молоком. Чувствуешь её присутствие.
Дедушку мы никогда не видели он погиб на войне. Но его фото висит в центре, а бабушка часто рассказывала о нём. Мы смотрели на его лицо и будто слышали, как он сидит за столом рядом.
Он остался молодым в памяти, а она постарела. Их портреты теперь рядом. Для меня эти выцветшие снимки бесценны. Если бы пришлось выбирать, что взять, я бы забрала именно их. А они назвали всё «хламом» и снимки, и альбомы.
Каждый ценит посвоему, но не каждый понимает, что действительно важно. После покупки мы принялись за уборку. И знаете, руки не поднялись выбросить вещи этой женщины. Казалось, она жила для своих детей и внуков, а они её просто забыли.
Откуда я это знаю? Она писала им письма. Сначала отправляла без ответа. Потом перестала. В шкафу лежали три аккуратных связки неотправленных писем, перевязанными лентами, полные любви и нежности. Признаюсь, мы их прочитали.
Тогда я поняла, почему она их не отправляла. Боится, что письма потеряются. Верила, что после её смерти дети найдут их и прочтут. А в письмах вся её жизнь: детство, война, история рода, память поколений. Она писала, чтобы память не погасла.
Я расплакалась.
Давайте отнесём эти письма её детям, сказала я мужу. Нельзя так выбрасывать.
Ты думаешь, они лучше внуков? горько ответил он. Ни разу их не видели.
Может, старики, больные
Я позвоню им.
Через знакомых нашли номер. На том конце бодрый женский голос:
Да бросьте всё! Она нам эти письма пачкой посылала. Мы их давно не читаем. Делать ей было нечего вот и придумывает!
Муж даже не дослушал, бросил трубку.
Вот стояла бы она сейчас рядом не знаю, что бы сказал от злости, прошептал он. Затем посмотрел на меня:
Ты же пишешь. Напиши о ней, чтобы не исчезло.
А если родственники возмунятся?
Такие люди книги не читают, вздохнул он. Но я всё оформлю официально.
И действительно оформил: поехал, взял письменное разрешение. А я тем временем спустилась в подвал старой хаты. Там прохладно, пахнет землёй и старыми часами. На полках стояли банки с вареньем и соленьями. На каждой пожелтевшая этикетка:
«Ваня его любимые грибы», «Соня лисички», «Огурчики для Анатолия», «Малина для Саши»
Но Ваня умер десять лет назад. Соня и Анатолий тоже.
P.S. У Анны Лукьяновны было шесть детей. Все умерли раньше неё, кроме младшей дочери той, что назвала всё «хламом». А мама ждала. Катала банки, подписывала с любовью. Последние банки с грибами датированы прошлым годом. Ей было девяносто три.
