Колёса блёклого чёрного лимузина плавно коснулись бордюра в центре Москвы. Это был не просто автомобиль он воплощал мечту, отлитую в лакированном металле. Из него вышел мужчина Сергей Петрович Громов.
Костюм его был безупречен, будто сшит самою Судьбой по особому заказу. При ближайшем рассмотрении ткань на плечах выглядела слегка провисшей за последние месяцы он сильно похудел.
Лицо его, ухоженное и гладкое, хранило отпечаток холодного спокойствия, но в уголках висков пряталась изнурённая усталость. Тонкие, почти аристократические пальцы поправили галстук, и в этом жесте читалась привычка к контролю, к демонстрации силы, ускользающей сквозь пальцы.
Имя Сергей Петрович звучало как фамильный герб с достоинством и лёгкой надменностью. Оно звучало солидно в совете директоров, внушительно в переговорах и холодно в роскошной пустоте его кабинета. Сорок восемь лет, из которых последние двадцать он возводил империю, кирпичик за кирпичиком. Сейчас эти кирпичи начали осыпаться, обнажая пустоту.
Он двигался медленно, с отработанной грацией, однако каждый шаг требовал внутренней энергии. Даже простое перемещение к частной клинике, куда он приехал, отнимало силы. Когда он обернулся, чтобы бросить последний взгляд на идеальный автомобиль, в его глазах возникла тень человека, понимающего, что он лишь временный хранитель этой роскоши.
Рядом с клиникой располагался местный рынок. Оставив свой «железный полуржавый конь» у входа, стоял другой мужчина Андрей Иванович Кузнецов. Он только что привёз из магазина свою жену и двух детей сына и дочерью, которой звали Злата. Потирая ладони о потертые джинсы, он закурил сигарету и прислонился к старенькому седану.
Андрей был ростом чуть ниже метра девяносто, плечистый, с открытым, загорелым лицом, даже в осенний московский холод. Светлые волосы, выгоревшие под летним солнцем, были коротко стрижены. В его облике была простая мужская надёжность, отточенная годами обычной жизни.
Глядя по суете рынка, он заметил лимузин. В его ясных глазах вспыхнул знакомый огонёк смесь горькой зависти и сладкого восхищения. Он сделал последнюю затяжку, бросил окурок и затерт его каблуком.
Вот оно, счастье прошептал он, и в его голосе звучала не злоба, а почти детская мечтательность. Как бы хотелось жить в таком автомобиле, а не в своей обшарпанной машине. Не варить борщ дома, а заказывать стейки в ресторанах. И чтобы море Обязательно море, два раза в год, как по расписанию. В июне с детьми, в сентябре с женой, тихо, под шум прибоя
Он вздохнул, и его широкие плечи слегка опустились под тяжестью этой сладкой, но недостижимой мечты. Он представлял себе мягкий салон, покой и уверенность, которые, по его мнению, исходят только от таких машин и от жизни их владельцев.
Гдето в вышине, или, может, совсем рядом, невидимое ухо слышало этот шёпот и тихо вздыхало. Люди видят лишь глянцевую афишу, не подозревая, какой спектакль происходит за кулисами.
Тот, кого назвали счастливчиком, шёл по асфальту, и каждый шаг отдавался тусклой, размытой болью гдето глубоко внутри, в теле, которое больше не слушалось и предавало его с каждым днём. Его обед уже ждал его дома безвкусная протёртая пюремасса, от одного запаха которой уже вырвало.
Час назад он покинул кабинет следователя, и тяжёлая, свинцовая тень надвигающегося падения уже накрывала его, сжимая петлю всё туже. В ушах звучал ровный, безразличный голос, перечисляющий статьи, каждая из которых была гвоздём в крышку не только бизнеса, но и жизни.
Его единственный сын, Илья, с ясными глазами, когдато был для Сергея будущим, продолжением, смыслом всех этих богатств. Теперь мальчик находился за высоким забором специализированной клиники, где пытались избавить его от демонов, поселившихся в сознании изза запрещённых веществ и родительского невнимания.
Жена Ольга. Та, чей смех когдато заставлял сердце биться чаще, теперь пахла чужим мужским одеколоном. Он не просто догадывался он знал. В её участившихся «девичниках», в блеске глаз, когда она смотрела в телефон, в внезапной страсти к вечернему фитнесу всё указывало на предательство. Он стал замечать мелочи, складывающиеся в картину неумолимого предательства. Он ещё не знал имени того, кто стоял за этим, но уже чувствовал его тень в каждом уголке их бывшего дома, превратившегося в роскошную ловушку.
Домработница Надежда Ивановна, подавая ту же пресную массу, смотрела на него странно, слишком долго и печально. Может, ей просто было жаль? А может, в её молчаливом сочувствии читалось иное знание о том, что в эту еду она по тайному указанию жены подсыпала не просто соль, а горсть успокоительных, чтобы он меньше «нервничал и не задавал вопросов».
Жить ему оставалось недолго. Он видел это в глазах врачей. Сначала предстояло потерять всё: бизнес, построенный с нуля; особняк, где в пустых комнатах звучало эхо; яхту, ставшую символом насмешки; и своё имя, которое вскоре будут топтать в газетных заголовках.
Самое страшное было не в смерти, а в медленном, унизительном пути к ней. В осознании, что тебя уже списали, предали, что жизнь превратилась в ожидание конца, а состояние в приз, за который уже борются другие.
Тем, кто завидовал его старой машине, было понастоящему здорово. Его здоровье было не абстрактной данностью, а живой, ощутимой силой. Он мог с громким хрустом откусить яблоко, чувствуя, как во рту взрывается кислосладкий сок. Он мог, стоя у приоткрытого багажника, съесть ломтик тёмного хлеба с солёным салом, натёртым чесноком и посыпанным укропом вкуснее любого стейка из дорогих ресторанов. Сон его был крепким, без снотворного и тревожных мыслей.
Его мир был прочным, как фундамент. Не монументальным и холодным, как мраморный особняк, а тёплым и надёжным, как старый добротный дом. В его жизни не было места зыбкому песку предательств и финансовых пирамид. Всё было просто: заработал получил, помог тебе помогут, любил любили.
И этот мир, этот крепкий фундамент, потянул его за рукав. Жена. Нежная, хоть без светских манер.
Что задумался? сказала она, толкнув его в бок. Пойдём на рынок, купим окорок для холодца. Надо пораньше, пока не разобрали. Заодно и кеды Вове подберём, старые совсем в запаре.
И они пошли. Она, взяв его за руку, словно вела его по жизни уверенно. Он шел рядом, и в его сердце теплилась тихая, надёжная любовь. Впереди, смеясь и толкаясь, бежали их дети два источника шума, беспорядка и бесконечной радости. За их спиной незримо парил АнгелХранитель, отгоняя беды мягким взмахом крыла.
А человек в безупречном костюме медленно приближался к воротам частной клиники. Его взгляд, остекленевший от обезболивающего, скользнул по полному сил мужчине, которого его бойкая жена вела за руку, как ценную находку.
И в его душе, иссушённой болезнью и предательством, вспыхнула мысль, острая и ясная: «Отдал бы все эти надутые миллионы, весь этот позолоченный прах За один такой дергающийся рукав на пиджаке. За настойчивый толчок и поход на рынок за окороком. За право с аппетитом есть холодец, когда он застынет».
Не копируйте чужие судьбы. Не примеряйте чужое счастье. Оно может оказаться под подкладкой из горькой полыни. Живите свою жизнь. Порой простые кеды на ногах большее благо, чем самый роскошный автомобиль. У каждого свой путь, и важно идти по нему в своей, пусть скромной, но удобной обуви.
Иногда идти пешком лучше, чем лететь на границу пропасти. Не желайте чужого, ведь к нему всегда прилагается невидимый, но тяжёлый довесок чужое горе, чужие ошибки, чужие грехи, незнакомые и порой смертельно опасные для вашей души.
Ваша жизнь, со своими простыми радостями утренний чай, смех детей, тепло домашнего очага и есть настоящее богатство. Его нельзя зачислить на банковский счёт, но именно оно наполняет сердце тихим, глубоким счастьем. Цените то, что имеете, ведь для когото это уже недостижимая мечта. Идите своим путём. Пусть ваши кеды протопчут дорогу к вашему настоящему счастью.
