Лёля. Мир внутри.
Я родилась в простой, теплой и удивительно тихой семье. Нас было четверо детей: два старших брата, сестра и я младшая. Меня ласкали разными именами: Оля, Оленька, Олюшка, а папа шептал своё особенное Лёля. Он произносил его, будто качал меня на мягкой волне, будто в этом звуке таилось лето, будто это был уютный домашний колыбель. Я просила, чтобы все звали меня так, как звало меня папа.
Мои родители были обычными людьми, но именно такие люди делают мир красивым. Мама продавала продукты на рынке, папа водительтранспортировщик. Жили они скромно, но спокойно, бережно, в тихом союзе, где громкие слова не звучали, зато было много прочного, надёжного, молчаливого тепла.
Папа приходил домой с запахом моторного масла, ветра и асфальта. В его руках всегда был мешок: бочки с соленьями от соседей, кто не мог рассчитаться, мешки с картошкой, арбузы, которые он умудрялся приволочить в самый неподходящий момент. Он не умел пройти мимо чужой просьбы.
Но расходы вела мама. Её мир был маленьким орденом порядка, счёта и аккуратности. Она не тратила лишнего, но если дело касалось книг, кружков, обучения отдавалась без раздумий. На себя с отцом экономила, а нам нет.
Каждую пятницу, как по ритуалу, она садилась перед старым «Космосом», доставала коробку с нитками и начинала штопать. Мама «лечила» наши вещи, так же терпеливо, как лечила нас своим спокойствием и вниманием.
Она была мягкой, спокойной, слегка полноватой, с густыми волосами, собранными в тугой пучок. Я никогда не слышала, чтобы мама ругалась с папой. Они могли часами говорить тихо, спокойно, будто в их двоих заключён особый мир, понятный лишь им.
Папа говорил с нами коротко и просто:
Ну что, ребятки, всё в порядке?
И обязательно трепал по голове, по очереди. А меня он поднимал на руки и бросал вверх, будто я летела, и на секунду видела мир сверху вниз. Эти мгновения были моими любимыми.
Мне казалось, что наша семья идеальная, как в книжках, где всё правильно.
***
В школе я была иной: шумной, яркой, эмоциональной. Стихи шли легко, тексты ещё легче. К пятому классу я уже знала, что хочу сцены. Хочет поступить в театральный.
Когда я сказала об этом маме, она чуть не уронила чай на скатерть. Папа рассмеялся:
А что, Лёлька? Попробовать можно.
И я пошла своим путем училась, выступала, работала на праздниках, писала тексты, поздравления, небольшие сценки Однажды решила написать книгу маленькую, простую историю о девочке, ищущей себя.
Я до последнего сомневалась, стоит ли её показывать. Писала втихомолку, по ночам, урывками между делами. Это было слишком личное, слишком «не книга». Решилась показать её лишь одной подруге. Но когда та, прочитав, воскликнула:
Я хочу подарить по экземпляру твоей книги каждой женщине на свой день рождения
Я сначала подумала, что ослышалась.
Какую книгу? Ты о чём? Это черновики
Подруга наклонила голову и мягко улыбнулась:
Лёль, ты много лет даришь мне дружбу, вкладывая душу. В этом году я хочу подарить всем твою книгу. Это мой ответ моя благодарность. Я могу это себе позволить.
Эти слова сбили меня с толку. Два дня я металась, объясняя себе, что так нельзя, что это несерьёзно. Но подруга уже всё решила: нашла верстальщика, приняла контакт печатника, настояла.
Пусть она выйдет в свет. Я знаю, всем понравится. Вот увидишь.
И книга «взлетела» сразу, потому что была честной, живой, без искусственных украшений. Люди увидели в ней себя, свои страхи, надежды, правду, которую боятся произнести вслух. Книга разошлась, её стали заказывать в подарок.
Потом я пошла дальше решила написать чтото настоящее, глубокое. О семье, о корнях, о тех, благодаря кому я есть. Это решение открыло дверь в то, к чему я была не готова.
***
Мне нужно было поговорить с родителями, узнать их прошлое, уточнить даты, истории. Я позвонила маме. Она отвечала странно, с паузами.
Папы нет, сказала она. Он уехал ну по делам.
Я удивилась обычно мама знала, где папа.
Позвонила папе он ответил бодро:
Привет, Лёлька! Да я у бабушки. Забор чиню.
Почему мама просто не сказала?
В дороге я почувствовала, что в её голосе была не просто пауза, а нечто ещё.
Когда я вошла в дом, мама стояла на кухне. Увидев меня, тихо сказала:
Мы разъехались с папой так бывает
Папа и мама те, кого я держала внутри как идеал. Я не могла дышать, не могла думать. Братья и сестра знали давно, но молчали, потому что я только что родила ребёнка. «Мы хотели тебя защитить»
Защитить? От собственной семьи?
Я поехала к папе требовала объяснений. Он молчал, глядел в пол. Мама тоже молчала, пока однажды, впервые, не сорвалась:
А с чего ты взяла, что мы жили счастливо, Лёля? Ты была маленькой, ничего не видела, не понимала. Неделями мы не разговаривали. Он не умеет любить. Никогда не умел.
Мама, зачем ты так?..
Он сам мне это сказал.
И чтото внутри меня сломалось. Я перестала отвечать папе, перестала думать о книге, перестала быть собой.
***
Когда подруга предложила поехать в Тибет, я сначала не поверила:
Ты серьёзно? Сейчас? Я не могу и перечислила привычный список причин.
Но вечером, рассказывая мужу о разговоре, он выслушал, улыбнулся и сказал:
Поезжай. Тебе нужно это путешествие.
Я начала возражать, но он мягко перебил:
Лёля, поезжай. Мы справимся.
И я поехала.
Ретрит вела женщина по имени Аня Светлова. Она просила звать её так. Учитель дал ей имя во время длительной практики в монастыре: «Аня» свет, «Светлова» светлая. В ней чувствовалось, будто она давно разгадала собственную природу. Она была ясной, не наивной, а понастоящему светлой. Никаких «нет» не слышалось. Это было не покорство, а принятие.
Мы шли к храму «Курган Деда», где живут сотни священных белокдухов предков. Их кормят, хранят, кланяются. Мы, девочки, дрожали. Аня садилась на корточки и кормила их зёрнами с ладони, шепча:
Жизнь приходит не в той форме, к какой мы привыкли. Но жизнь везде жизнь.
Она радовалась солнцу, каждому листу, каждой травинке, тени от ели, неровным линиям облаков. Жила «здесь и сейчас» не как лозунг, а как дыхание. Её простые фразы смещали чтото внутри.
***
В тот вечер мы возвращались с медитации. Был закат влажный, густой, будто солнце растаяло над горизонтом. Аня предложила посидеть в тишине на крыше монастыря. Все разошлись по комнатам, а я согласилась. Смотря на закат, внутри меня было не грусть, не одиночество, а чтото иное.
Аня сидела рядом, тихо глядела вдаль. Она ничего не спрашивала, просто присутствовала, чтобы я ощущала её. Когда я тяжело выдохнула, она повернулась:
В твоей тишине слышен ветер, Лёля, сказала она. Ты сидишь тихо, но внутри буря.
Я усмехнулась:
Я всегда так. Думаю много.
Нет, мягко ответила она. Сегодня ты не думаешь. Сегодня ты прячешься.
Она смотрела без давления и добавила:
Иногда человек молчит не потому, что не хочет говорить, а потому что боится услышать свою правду.
Меня пронзило. Я отвернулась, не желая, чтобы она видела дрожащие губы. Но она продолжила, будто читала мои мысли:
Когда женщина прячет правду, она прячет её от себя. А сердце сердце всегда знает. Сейчас у тебя тревога, как у птенца, ищущего укрытие.
Только тогда она спросила:
Откуда этот птенец, Лёля? Откуда тревога?
Пауза. Она смотрела мне в сердце, а не в глаза. В этом была настоящая Аня не вопросами, а присутствием ведя к правде.
Я рассказала ей всё. Она слушала долго, потом сказала:
Ты сильно любишь родителей и хочешь спасти их от разрыва. Но дети не спасают родителей. Дети любят и отпускают. Ты взяла на себя их ношу, а это не твоё. Ты не можешь держать их вместе, и не должна.
Я заплакала. Она погладила ладонь и произнесла:
Ты дочь. Не судья, не миротворец, не терапевт. Дочь. Верни себе это место и станет легче жить.
Впервые за долгое время я выдохнула понастоящему.
***
Вернувшись домой, я позвонила папе.
Папа, прости меня, пожалуйста. Я люблю тебя. Слышишь? Я люблю.
Тишина. Затем его всхлип.
Я ждал Лёлька ждал твоего звонка
Вечером я приехала к маме. Мы сидели на кухне, и мама вдруг стала такой, как была раньше: светлой, слегка смущённой, чуть смешной. Мы говорили до ночи. И я впервые увидела её не только как «маму», а как женщину со своей судьбой, болью, решениями, свободой. Это собралo меня.
Через пару дней я открыла ноутбук и начала писать новую книгу. Уже другую. Не про идеальную семью, а про живую. О любви, меняющейся, о пути, который есть путь. О памяти, о принятии. О том, что свет не там, где всё правильно, а там, где всё честно.
И я знала: на этот раз напишу её уже не как девочка, а как женщина. Как Лёля, нашедшая свой мир внутри.
