28 февраля 2025г.
Аглая! Где ты спряталась?! Дай выйти! Не уходи домой! Слышишь меня?! Не уйду!
Я пряталась в зарослях лопухов у старого забора, будто бы пряча небольшую пятёрку от солнца. Закрыла уши ладошками и тихо бормотала себе под нос, будто бы пыталась заглушить голос, зовущий меня.
«Зовут!», думала я, но тётя Тамара, стоявшая на крыльце бабушкиного дома, не слышала.
Если бы я могла закрыть глаза и не видеть её красивую, но строгую женщину в платке, мне бы удалось скрыться. Но нельзя, иначе она найдёт меня. В прошлый раз я спряталась за будкой старого Шарика, тихо сидела и даже уснула, пока меня не разбудил мощный шлёпок и резкое дергание за ухо. Болело так, что я думала, что даже прикоснуться к ней будет опасно.
Тётя Тамара не мама. Это сестра моей матери, и она меня не любит, потому что я «безотцовская». Что это значит? Я пока не знаю, но догадываюсь: спросила у Ивана, соседа, которому уже одиннадцать лет. Он сказал, что значит, будто я никому не нужна: нет ни отца, ни матери, лишь тётя и старенькая бабушка. Бабушка скоро умрёт, а тогда меня возьмут к тёте, а она не хочет. У неё и своих детей хватает, так говорила она.
За что меня так наказывают?! Мама! Ты молчишь! Всё изза тебя! Баловала Наташку, пока она не принёсла беду, а теперь что делать?! У меня квартира в Москве, но она тесна, как рыба в бочке: три человека, муж, два ребёнка и свекровь, всё в двух комнатах. Куда девку? И зачем? возмущалась я.
Тётя Тамара отвечала: Нельзя так, Аглая! Она же родная!
Она мне не родная! Я её не просила рожать! И Наташке сказала, что с её «любимым» ничего не выйдет! Права я имела?! Конечно! Наташки теперь нет, а тот ушёл, как дым. говорил я, почти в слёзы.
Я пыталась заработать хоть одну лишнюю копейку, но всё без толку: школа требует разбитое стекло, а покупка новых джинсов стоит целую тысячу рублей. Где взять столько? Отец не работает, получает лишь пенсию, а я на двух работах изнываю. Он устал, а я всё ещё ищу, где взять деньги.
Прости, дочь, я ничем не могу помочь Сдавать ребёнка в детский дом грех! говорила мама.
Это не мой грех! отвечала я.
Тётя Тамара, слыша мой крик, говорила, что главное чтобы ребёнок жил в семье, хотя сама жаловалась, что ей легче, если её будут любить.
Слушая их разговор, я пряталась под бабушкиной кровать, не понимая полностью, но запомнив почти всё. В детском саду воспитывали меня, хвалили память. Я стараюсь слушать внимательно и потом повторять всё слово в слово.
Аглая! Сколько можно звать?! Если ты не выйдешь, будешь голодной и ляжешь спать! крикнула тётя Тамара, появляясь на крыльце.
Бабушка опять простужалась, и её стоны доходили даже сквозь забор.
Я знала, зачем я нужна тёте: утром она приказала мне вымыть половицу и ступеньки. Я забывала, но потом получала старую красную машинку без одного колеса от Ивана. Я радовалась, ведь игрушек у меня мало: старая кукла Маруська, сделанная бабушкой из платка, серый зайчик с одним глазом, а также мамины синие бусинки, подаренные отца. Бабушка говорила, что их цена в базарный день копейка, но мне всё равно. Я раскладывала бусинки на ступеньках, представляя себе море, горы и дракона, как в той запрещённой книжке, которую бабушка не разрешала мне рвать.
Я никогда не рвала книги; они мне нравились, даже без картинок. Я уже знала три буквы и радовалась, когда видела их в книжных строках.
Вечером двор окутал тёмный плащ, комары жужжали, и я вздыхала, зная, что еды уже не будет. Тётя Тамара устала после тяжёлой работы, но её силы уже почти иссякли.
Я вышла из укрытия и пошла к крыльцу, где уже сидела хмурая тётя.
Ты пришла? Ох, беда моя Где ты лазила? Приди в дом! сказала она.
Я выдохнула, понимая, что сегодня меня не будут ругать. Я могла бы прижаться к бабушкиной сухой руке, но её уже нет.
Люблю тебя, моя маленькая! прошептала тётя, впервые произнося слова, которые я ранее слышала только от мамы.
Эти слова согрели меня, как долгий зимний вечер. Я отвечала ей: Я тоже тебя люблю!
Тётя Тамара часто говорила, что «руки чешутся», когда люди болятся душой. Мы все иногда тянемся к боли, как к ране, отдирая её снова и снова.
Если бы меня спросили, я бы сказала взрослым, что нужно просто сказать «я тебя люблю», и пожалеть друг друга. Тётя Тамара сильна и умна, но я всё равно её жалею, ведь, как она говорит, никого не любят.
Я понимаю, что когда бабушка уйдёт, меня тоже никто не полюбит Поэтому я плачу, но учусь читать, чтобы находить утешение в книгах.
Я часто вспоминаю старый дом, лопухи у забора, огромные, как зонтики, под которыми было так тепло. Но вернуться туда уже нельзя. Бабушки уже нет, а у тёти теперь всё в порядке.
Иногда я не понимаю, зачем тётя Тамара говорила, что ей не нужно, чтобы её любили. Любовь нужна всем.
Сегодня, когда тётя Тамара отнесла меня в ванну с тёплой водой, она молчала, но её руки были мягче, чем обычно.
Иди, ложись, пора спать, коротко приказала она. Я улеглась в маленькой комнате, подложив под голову простынку, и поговорила с мамой в своей голове, рассказывая, как завтра вымою ступеньки, как просила тётя.
Утром меня разбудила тётя, поцеловала и выгнала из дома, где уже ждала соседка бабушки.
Пусть пока будет, сказала она. Пока не увидела помнит живую.
Через несколько дней я поехала с тётей в Москву на автобусе. Бабушкин дом продадут, а тётя объявит меня своей дочерью официально. Это слово звучит странно, но мне нравится. Тётя тоже разрешила взять с собой старого зайца, которого мне когдато подарила бабушка. Он всё тот же одиноглазый, потрепанный, но теперь у него пришито ухо, а глаз так и не нашёлся.
Главное, что каждый вечер тётя Тамара гладит меня по щеке и шепчет: Я тебя люблю эти слова теперь для меня привычны, как звонок колокольчика.
Я отвечаю ей тем же, не только словами, но и тем, что нашёл работу, где меня не выгнали. Там говорят: «Где двое, там и трое», и я остаюсь.
Брат и сестра иногда меня обижают, но это не страшно. Страшно, когда никого нет. Я учу читать, верю в книги и в то, что однажды всё будет лучше.
Я часто вспоминаю тот старый дом, лопухи, солнце, и понимаю, что назад дороги нет. Но я живу, я люблю, и я верю, что гдето, в сердце тёти, есть место для меня.
