23 декабря. Снег за окнами хрущевки потихоньку покрывался сиреневым отливом, а в кухне пахло вчерашними котлетами и заварным чаем. Мы с семьей сидели за круглым столом, покрытым потертой клеенкой с изображением виноградной лозы.
Утром отцу, Алексею Петровичу, наложили тяжёлый гипс; его нога, словно белый камень, покоилась на соседнем табурете. Боль была невыносимой, но сильнее её терзала душа отца чувство досады, бессилия и тихий стыд, знакомый каждому семидесятилетнему, почувствовавшему себя обузой для своих близких.
Я, Антон, молча кипятил в старом чайнике, который поддавался лишь прерывистому свисту. В голове звучал испуганный голос матери, позвонившей утром.
«Антоша» смогла она выдохнуть в первый раз. В её дрожащих словах я услышал холодный тяжёлый звонок: «С папой беда. Упал».
Я схватил телефон, пытаясь выудить из её отрывистых фраз хоть крупицу ясности.
«Он пошёл в магазин по своей тропинке Я говорила ему не ходи, скользко Он только руго́й рукой» прерываясь всхлипами, мать добавляла: «Соседи подбежали, сказали упал Скорая забрала Ногу сломал»
Картинка в голове: бледное, испуганное лицо мамы, не знающей, что делать, и беззащитный отец, лежавший на обледенелой дорожке.
Сбросив работу, я бросился в травмпункт. Там нашёл отца в длинном коридоре, лежащего на каталке, одинокого, с землистыми губами. Алексей Петрович уставился в кафель и дышал коротко, сдерживая боль. Увидев меня, он лишь кивнул, и в его взгляде отразился стыд.
Мы сели рядом, ожидали рентген. Отец был необычайно покорен, его молчание звучало громче любого слова. Врач сказал: «Хорошо, без смещения». Затем наложили гипс, и мы отправились домой самая тяжёлая часть пути: несколько шагов до подъезда и три пролёта лестницы к нашему второму этажу.
Я поддерживал отца плечом, чувствуя, как напрягаются все мои мышцы. Он, сжав зубы, пытался перенести вес на здоровую ногу. Мы шли медленно, делая паузы на каждом пролёте. Когда я обнял его за торс, ощутил не только физическую тяжесть, но и груз, давивший на его душу. Его хриплое дыхание ухо к уху напоминало, что для него беспомощность была страшнее любой боли.
Достигнув квартиры, мы, пропитанные потом, упали на стулья у входа, которые поставила мама. Смотрю на отца, сидящего за столом, и мысленно повторяю: «Пап, я же тебя предупреждал! Сказал сто раз не ходи по тому краешку! Теперь лежи, встречай Новый год в гипсе».
В тот момент я вспомнил свою собственную спину три года назад, когда в порыве уверенности вложился в сомнительный проект и потерял деньги. Я ждал от отца упрёка: «Я же тебя предупреждал!». Но он лишь тяжело вздохнул, положил руку на моё плечо и спросил: «С голоду не умрём? Ладно, значит, учись на ошибке и выкрутимся». Его поддержка без упрёка была крепче любого бетона.
Я налил себе стакан воды, положил рядом две таблетки обезболивающего и заварил ароматный чай.
Держи, попей горячего, сказал я отцу. Больше ничего не болит? Голова кружится?
Он поднял усталые глаза, в которых я ожидал упрёка, но его не последовало.
Нет, сынок, вроде всё пробормотал он, вздыхая.
Ничего, пап, ответил я, поставив на стол вазочку с печеньем, которую мама всегда держала. Главное, что жив-здоров. Через месяц гипс снимут, будем разводить ногу, всё заживет. Я сам схожу в магазин или оформим доставку это пустяки.
Я обратился к маме:
Мам, не переживай. Всё в порядке, папа поправится, а мы ему поможем. Правда?
Валентина Ивановна вздохнула, покрыла руку отца своей ладонью и тихо сказала:
Конечно, поддержим. Упрямый ты мой.
Отец не ответил, но не отдернул руку. Легкая улыбка играла в уголках его губ.
Я посмотрел на их руки крупную, покрытую жилками и пятнами, руку отца и узловатые пальцы матери, теперь неподвижные. В этой тишине было больше примирения, чем в тысяче слов.
В памяти всплыл случай, когда отец учил маленького Степку, нашего семилетнего внука, чинить табуретку. «Не бойся, внучок, хрипел Алексей Петрович, вдавая молоток в маленькую ладонь. Главное не сила, а терпение, и не торопись». Я тогда улыбался, наблюдая, как мальчишка уверенно вбивает гвоздь.
Сейчас, глядя на отца, я понял: мы, как тот стол, покачиваемся, но остаёмся стоять. Не сила упрёков, а терпение спасает.
Знаешь, пап, сказал я, наливая ещё чаю, Степка вчера спросил, когда дед придёт, потому что им нужно собрать полку для цветов. Без тебя гвозди не вбить.
Отец поднял голову, в его глазах вспыхнула живость.
Полка? переспросил он, голос его уравновесился. Скажи внуку, как только снимут гипс, сразу начнём. Пусть пока эскизы рисует.
Валентина Ивановна улыбнулась своей тихой улыбкой, разгладивая морщины.
Вот и хорошо, прошептала она. Будет общее дело.
Я увидел, как отец расправил плечи, и ощутил, как напряжение покидает меня. Встал, поставил пустую чашку в раковину.
Пора идти, сказал я, поправляя куртку. Завтра принесу новые костыли, лёгкие, регулируемые. Разберёмся, как ими пользоваться.
Отец кивнул, и на его лице появилась тень облегчения.
Спасибо, сынок.
И Степку тоже затащу, добавил я, выходя в прихожую. Пусть посмотрит, как дед осваивает технику.
Спускаясь по лестнице, я уже строил план на завтра: сначала в ортопедический центр, потом помочь отцу с костылями, при необходимости заскочить за продуктами. Сев в машину, я представил, как Степка с восторгом будет наблюдать за дедом, который, преодолевая боль, пытается выглядеть уверенно. В этом образе не было места упрёкам, только терпеливая помощь, та самая, что когдато спасла и меня.
Уличные фонари зажглись в синем сумраке. Я отправился в путь, унося с собой простую истину: исцеление начинается не тогда, когда срастаются кости, а когда падает стена обид и появляется мост хрупкий, но прочный, по которому можно идти навстречу друг другу.
Урок, который я вынесу из этого дня: поддержка без упрёков сильнее любой боли и любого гипса.
