Я лежал в палате больницы в Москве, а меня не мучало давление и крутящаяся голова. Самое тяжёлое мысли о Шарике, моём старом друге, который будет один.
А как же Шарик? с трудом произнёс я, стоя в прихожей в халате, держа пакет с вещами. Туман перед глазами, будто вешала ноги, но всё это казалось пустяком по сравнению с тем, что он останется без меня.
Не переживай, я покормлю, мягко ответила соседка Таня. Он у тебя послушный, умный. Ничего сложного. Миску просто положи, и дело с концом.
Я кивнул, зная, что она хочет помочь. В душе всё равно остался лёгкий укол тревоги. Ведь Шарик не просто собака. Он особенный.
Ему уже двенадцать лет уже почтенный возраст. Он появился в моей жизни, когда я только учился жить заново после смерти жёны. Когда дом стал пугающе тихим, а чайник больше не напевал свои звуки. Когда меня никому не звали по имени.
Он был щенком, пушистым комочком страха и надежды. Его бросили прежние хозяева, потому что он не вписался в их новую жизнь. А в моей пустой квартире он стал светом.
С того дня мы были неразлучны. Он стал моей тенью: спал у двери, пока я спал, наблюдал, как я принимаюсь, дремал рядом, когда я читал. Мы привыкли друг к другу, как дыхание к телу. Он знал мой голос, я его взгляд.
А теперь больничные стены, холодная койка, капельницы.
Я думал, что через деньдва всё проверят, поставят уколы и отпустят.
Но не отпускали. То давление, то лекарства, то врачи качали головой. Я лежал, уставившись в потолок, и лишь о Шарике думал: как он там?
Каждый вечер звонил Тане. Она говорила, что Шарик лежит у двери, почти не ест, иногда тихо поскуливает, уходит, когда ктото рядом.
Может, скучает, говорила она. Но не бойся. Воды пьёт немного, а еда беда.
На третий день она сама позвонила мне, голос её звучал чуть стеснительно:
Алексей Он уже сутки совсем ничего не ест. Ни сухой корм, ни мясо. Только смотрит на миску и уходит. Пьёт чутьчуть. Всё сидит у двери, будто ждёт.
В груди сжалось от вины, а не от боли.
Таня включи ему громкую связь. Пожалуйста.
Зачем?
Просто включи. Пусть услышит. Может, поймёт.
Таня сделала, как я просил, и я заговорил, нежно, как отец, читающий сказку ребёнку:
Шарик слышишь? Это я. Твой хозяин. Я не ушёл. Я просто оказался немного дальше. Но вернусь. Обещаю. Подожди. Пожалуйста, поешь. Таня рядом, она хорошая. Всё будет хорошо, дружок.
Затем настала длительная пауза, напряжённая.
Он подошёл, прошептала Таня. Смотрит в телефон, уши прижал, хвост чуть дрогнул.
Слёзы сами вышли на лицо. Я прижала трубку к уху, понимая: Шарик не ест не от капризов, а потому что без меня как без сердца.
Так мы и жили: я в палате, он у двери. Каждый день утром звонок, каждый вечер голос в телефоне.
Держись, малыш. Я рядом. Ещё немного.
Пятого дня Таня сообщила:
Он поел. Немного. Только после твоего голоса. Сначала полежал у телефона, потом встал и подошёл к миске. Я даже не двигалась, боялась спугнуть.
Я вновь заплакал. В больнице такие слёзы стали почти привычкой.
Когда врач, наконец, сказал: «Можно домой», я чуть не разрыдался от счастья.
Я решил не звонить, хотел устроить сюрприз.
Поднялся на третий этаж дома, где лестница скрипела, а лифт не работал. Сердце билось, будто вот-вот выпрыгнет.
Шарик лежал у двери, как говорили. Тощий, уставший, шерсть растрёпанная.
Шарик прошептал я.
Он поднял голову, посмотрел, замер.
Это я всё в порядке я дома.
Он встал, шатаясь, медленно подошёл, ткнулся в руку, потом в плечо, потом в грудь и завыл.
Не громко, не страшно, а словно плакал, собачьим тихим воплем, как бы спрашивая: «Ты правда вернулась?»
Я опустилась на ковер, обнял его. Он лёг на меня всем телом, прижался и не отпускал.
Двадцать минут мы просто сидели так. Потом я открыл дверь, и он первым делом пошёл проверять подстилку, осмотрелся и направился к миске.
Всёвсё понял! рассмеялась я. Сейчас будет вкусняшка.
Я бросилась на кухню, открывая банку корма одной рукой, а другой листая листок с назначениями врача.
Шарик ел медленно, осторожно, будто боялся, что я опять исчезну.
Ночью он спал рядом, прямо у меня под боком, хотя раньше всегда у двери.
Теперь он не отходит от меня: даже в магазин до порога, даже в туалет под дверью.
Он боится, я тоже.
Поэтому каждый раз, уходя, говорю:
Я скоро вернусь. Подожди.
Он, может, и не понимает слов, но знает одно: я больше не исчезну.
