Я, Алексей Петров, жил на шестом этаже типичного советского дома в Москве, панельного девятиэтажника. По утрам я спешил в метро, потом в небольшое издательство, где работал корректором, а вечером возвращался домой, готовил ужин и иногда смотрел сериал. Мой муж ушёл два года назад, оставив мне небольшую двушку и гаснущую обиду. Соседи вокруг были как фон: мальчишки, шумевшие по лестнице, пенсионеры с авоськами и редкие разборки за стеной.
Соседка из квартиры напротив, женщина с аккуратным серым каре, в холщовой сумке на плече, появлялась на площадке почти каждый вечер около восьми. Она поднималась неторопливо, слегка держась за перила, и вежливо кивала мне, когда мы встречались у лифта.
Я давно замечал её, но сначала думал, что она простая бухгалтер или учительница. Однажды зимой, когда в доме отключили воду и все носили вёдра из подвала, мы столкнулись у входной двери.
Нужно помочь донести? спросил я, глядя на её ёмкость.
Было бы здорово, слегка смутившись, ответила она. Я Надежда Смирнова.
Алексей, представился я.
Мы вместе спустились в подвал, набрали воду и, останавливаясь на каждом этаже, переводили дыхание. Оказалось, что Надежде пятьдесят два, она живёт одна и работает из дома, делая переводы и тексты.
Вы в офисе работаете? спросил я, прихватив ведро.
Да, в издательском деле, коротко ответила она, а потом переключилась: Вы всегда с папками, наверно, в редакцию?
Я рассказал о бесконечных опечатках, о том, как авторы обижаются на правки. Надежда внимательно слушала, иногда уточняя детали, и разговор стал более живым. К шестому этажу мы уже почти не были чужими.
С тех пор мы чаще останавливались у лифта, обмениваясь короткими фразами. Весной я пригласил её на чай.
У меня пирог готов, а одной его слишком много, сказал я, улыбаясь в дверях.
Если не возражаете против простой собеседницы, я с радостью, ответила Надежда.
Квартира у меня была типичной: ковёр, книжный стеллаж, светлая кухня с видом на двор. Надежда огляделась, отметив на полке несколько детективов, которые я часто читал по вечерам.
Вы любите расследования? заметила она, садясь за стол.
Да, так отвлекаюсь, забываю даже про авторов, ответил я, наливая чай.
Мы говорили о мелочах: ценах в магазине, шумных подростках, проблемах с лифтом. Надежда оказалось спокойной, слегка ироничной, но без язвительности. Она рассказывала истории, словно рассматривала людей под увеличительным стеклом, подмечая крошечные детали.
Видите того мужчину с третьего этажа в спортивном костюме? указала она, глядя в окно. Однажды ночью видел, как он поднимает огромную коробку, обмотанную скотчем, будто ребёнка, и бросает её к контейнеру, не оглядываясь.
И что в ней было? спросил я.
Не знаю и знать не хочу. Главное, как он это делал многое говорит о нём, ответила она.
С течением времени наши чаепития стали регулярными. Иногда я приходил к Надежде, иногда она к мне. В её квартире было меньше вещей, больше света, на столе всегда лежала стопка распечатанных листов и ноутбук, а на стене пара чёрно-белых фотографий старого Москвы.
Вы их сделали? спросил я однажды.
Нет, подарил знакомый. Мне нравится, когда в доме есть чтото, о чём можно подумать, ответила она.
Надежда почти не говорила о семье: ни о муже, ни о детях. Однажды лишь упомянула, что родители давно умерли, а брат живёт в Сочи и они редко видятся. Я не стал давить, уважая её замкнутость.
Летом, в жаркий вечер, я сидел на кухне с ноутбуком, поправляя статью для сайта издательства. На экране всплыл заголовок: «Интервью с таинственной автором детективов Н. Ровнер». Псевдоним показался знакомым, и я кликнул из любопытства.
На сайте была фотография, но лицо скрыто тенями. Из интервью я узнал, что Н. Ровнер популярная писательница городских детективов, скрывающая лицо и настоящее имя, пишет о провинциальных дворах, соседях, коммунальных кухнях. Книги продаются тиражом, обсуждаются в блогах.
Среди текста я нашёл фразу: «Я живу в спальном районе и черпаю вдохновение буквально из окна. Люди вокруг неисчерпаемый источник сюжетов». Эти слова напомнили мне манеру Надежды. Фамилия «Ровнер» отдалённо звучала как «Романова», которую я однажды увидел в счёте за коммунальные услуги.
Я открыл одну из книг Ровнер в электронном магазине и прочитал отрывок. В нём описывался двор, почти идентичный нашему: облупившаяся горка, маленький магазинчик, тот же мужчина в спортивном костюме, выносящий ночью странные коробки. Меня сжало в груди. Я выглянул в окно и увидел того самого мужчину, сидящего на скамейке и курящего.
Перепрочитав абзац, я понял, что в нём фигурируют наши разговоры, её «переводы, тексты». Далее в книге появлялись знакомые персонажи: соседка, бросающая окурки из окна, молодая пара, шумевшая по ночам, пожилая женщина, кормящая дворовых котов. Но самым пронзительным было то, что я увидел сцену, где героине перепутили дедлайны, она ночью писала в панике, а утром пришла на работу с мокрыми волосами и разными носками почти точное отражение моей собственной истории.
Я положил ноутбук, ощутив ком в горле. Страх, что мои мелкие промахи стали чужим материалом, пронзил меня. В ту же ночь я слышал, как за стеной тихо щёлкает клавиатура. Представлял, как Надежда сидит за своим столом, превращая шумы подъезда в строки.
Утром всё выглядело менее тревожно. На работе я проверял рукопись, ловил запятые и думал, что писатели действительно берут жизнь за основу. Но личный, узнаваемый двор уже другая история.
По пути домой я зашёл в книжный магазин и купил бумажный томик Н. Ровнер. На обложке снова был тёмный силуэт. Я купил его, чтобы понять, насколько далеко зашёл соседка.
Вечером, возвращаясь с пакетом, я встретил Надежду у лифта. В её руках была папка с бумагами.
Алексей, добрый вечер. Как день? спросила она, улыбаясь.
Нормально, работа как работа, ответил я, пряча книжный пакет в сумку.
Я заметил, как её взгляд задержался на краю обложки, но она ничего не сказала.
Через пару дней мы снова пили чай у меня. Разговор зашёл о протекающем подвале и собираемых подпищах.
Вы подпишете? спросила я.
Конечно. Мне нравится, когда у людей есть общие дела, ответила она и добавила: Вы, кстати, читали Н. Ровнер? Говорят, неплохо пишет.
Я почувствовал, как снова сжалось в груди.
Читал, ответил осторожно. Вчера как раз.
И как? спросила она, будто наливая чай, но рука дрогнула.
Похоже, она живёт гдето рядом, пробормотал я, поднимая глаза.
Мы встретились взглядами, и в той короткой паузе всё стало ясно.
Это вы? спросил я, стараясь держать голос ровным.
Надежда вздохнула и посмотрела в кружку.
Да. Об этом знают немногие. Я не люблю шум.
Я кивнул, в голове гудел шум. Хочется одновременно поздравить её, восхититься успехом и спросить, зачем она использует наш двор как сцену.
Поздравляю, сказал я. Книга действительно хороша.
Спасибо, тихо ответила она. Я давно этим занимаюсь, просто не афиширую.
Мы замолчали, а за стеной слышался скрип стула.
Вы начал я, но остановился. Вы берёте истории отсюда, из нашего дома.
Иногда, призналась она. Но я меняю детали: имена, профессии, обстоятельства.
Не всегда, возразил я. Вот история о девушке с разными носками это же я вам рассказывал.
Надежда слегка улыбнулась.
Это была живая сцена, я не удержалась.
Слёзы навернулись в глаза. Я не хотел устраивать сцену, но ощущение, что моя жизнь без спроса вынули наружу, ранило.
Вы могли бы хотя бы спросить, сказал я. Сказать, что хотите использовать. Я бы подумал.
Понимаю, вздохнула она. Если я буду спрашивать каждого, то перестану писать. Люди меняют поведение, когда знают, что их наблюдают.
Но вы же не просто наблюдаете, тихо возразил я. Вы зарабатываете на этом. Читатели смеются, сочувствуют, а мы даже не знаем, что стали героями.
Надежда молчала, потом сказала:
Я не беру чужие трагедии в чистом виде. Не выношу на страницу то, что может разрушить чьюто жизнь. Я собираю образы из кусочков. Это моя защита, и их тоже.
Но всё равно узнаётся, упрямо сказал я. Я себя узнал. И двор.
В комнате повисло напряжение. Я заметил, как её пальцы сжали ручку кружки, будто боятся уронить её.
Вам неприятно? спросил я.
Да, честно ответила она. Чувствую, будто меня подслушали и записали.
Надежда кивнула.
Я не думала, что вы будете читать, усмехнулась она без радости. Глупо, конечно. Мы живём через стену.
Внутри меня боролись две части: возмущённая, что дружба превратилась в скрытую запись, и понимающая, что Надежда не злодейка, а человек, который выживает своим творчеством.
Давайте так, сказал я, стараясь говорить ровно. Я не могу запретить вам писать, но не хочу видеть себя в ваших книгах. И не хочу, чтобы вы использовали мои истории без согласия.
Надежда подняла глаза, в них отразилась усталость и осторожная надежда.
Вы предлагаете договор? произнесла она.
Да. Хочу границ, добавил я. Если делюсь чемто личным, я не хочу потом видеть это на страницах, даже под другим именем.
Она долго смотрела, будто примеряя мысль.
Это сложно, сказала она в конце. Иногда я даже не замечаю, как разговор просачивается в текст. Я живу этим. Но замолчала, потом твёрже: Обещаю, что ваши личные истории не попадут в книги. Если вдруг снова узнаете себя, обсудим и поправим.
Я вздохнул. Это звучало неидеально, но уже шаг вперёд.
И ещё, сказал я. Стоит сильнее менять детали, чтобы двор был менее узнаваем. Людям здесь нужны свои тайны.
Понимаю, тихо ответила она. Знаете, почему я начала писать о таких домах?
Я покачал головой.
Долгое время думал, что меня никто не интересует, что обычные люди скучны. Потом понял, что драма живёт в этих подъездах, сильнее любой выдумки. Хотел показать, что у «простых» людей есть глубина. Но, видимо, увлёкся и забыл, что за персонажами стоят живые соседи.
В её голосе прозвучала искренняя растерянность, а раздражение смягчилось.
Показать глубину хорошая цель, сказала я. Главное, чтобы люди не чувствовали себя разоблаченными.
Согласна, кивнула она. Подумую, как это сделать.
Мы допили чай в тишине. Разговор был тяжёлым, но без окончательного разрыва, скорее открыл новую, более честную плоскость.
После её ухода я ещё долго сидел на кухне, глядя на книгу Н. Ровнер, лежавшую на столе. Перелистил пару страниц, затем закрыл её и убрал в шкаф. Не хотел сразу искать знакомые сцены.
На следующий день я увидел, как Надежда стоит у окна и смотрит вниз. В её взгляде было меньше жадного интереса, больше осторожности. Я понял, что и сам теперь смотрю на соседей иначе: каждый из них не только потенциальный персонаж, но и человек, заслуживающий тишины.
Прошло несколько недель. Мы всё ещё общаемся, но реже. Теперь, прежде чем рассказать чтото личное, я делаю паузу и решаю, готов ли делиться. Иногда говорю прямо:
Это между нами, не для книг.
Надежда кивала и даже завела блокнот, чтобы отмечать, какие детали не стоит переносить в тексты.
Однажды она принесла мне тонкую тетрадку.
Это черновик нового рассказа, сказала она. В нём есть сцена, вдохновлённая нашим двором, но я изменила многое. Хотела бы, чтобы вы посмотрели, не как корректор, а как соседка.
Я принял тетрадку, вечером устроился на диване и прочитал. Действие происходило в вымышленном городе, доме с аркой и садом. Персонажи были собраны из разных черт, и хоть некоторые мотивы напоминали знакомое, прямого узнавания не было. Я отметил, что героинякорректор здесь отсутствует.
На следующий день я вернул тетрадку.
Подругому, сказал я. Теперь это не про наш дом, но всё равно живИ я понял, что истинная история не то, что пишут, а то, как мы учимся слушать друг друга.
