Злата, доченька моя, неужели тебе совсем его не жалко? причитала Людмила Петровна. Он без тебя врет, понимаешь? Совсем пропадает.
Я молчала. За окном во дворе мальчишки кидали мяч. Одна девчонка в розовой куртке пыталась отнять у них его. Они смеялись, отталкивали её, а она всё снова подбирала. Наверное, это был её мяч, просто ребята его отхватили и начали играть.
Эта сценка растянула меня тяжёлой тоской: детская упёртость, упрямство. Я тоже когдато лезла к Серёже, а он только смехом отвечал, иногда злился, а часто врал.
Он отталкивал меня своими поступками, а я всё верила, что смогу его отвоять, переделать, спасти. Три года я отдала ему всё, позабыла о себе. Мысли крутились только вокруг того, что меня ждёт сегодня вечером, где он, что с ним?
Слышишь меня, Злата? голос бывшей свекрови вырвал меня из раздумий. Пожалуйста, поговори с ним ещё раз! Он ведь всегда слушал тебя. Ты могла повлиять.
Я обернулась: Людмила Петровна сидела на краешке дивана, сумкой прикрывая колени.
Людмила Петровна, вздыхала я. Я три года с ним жила. Три года его спасала, лечила, уговаривала, плакала. Он обещал, а потом снова начинал. Вы всё это знаете.
Знаю, золотко, знаю, кивнула свекровь. Но сейчас он на самом дне, понимаешь! С работы его уволили две недели назад. Квартиру я уже не узнаю: он не моет посуду, постель не меняет. Я раз в неделю захожу, убираю, готовлю. А у него в голове только бутылка и «дружки». Единственное, о чём он меня просит, «мама, дай рублей».
Я кивнула с пониманием. Людмила Петровна утерла влажные, покрасневшие глаза.
За окном девчонка в розовой куртке всётаки отобрала мяч и, прижимая его к груди, убежала от мальчишек. Лицо её светилось победой она отвоевала свой мячик.
Если ты вернёшься, он исправится, пообещала Людмила Петровна, но голос дрогнул. Я знаю, что исправится. Ради тебя он на всё пойдёт. Ты же знаешь, как он тебя любит.
Любил, поправила я. Когда был трезв. Любил крепко. А когда выпил, то ругался, кидался тарелками. Помните, как я к вам прибегала в ночной рубашке босиком? Потому что он спрятал ключи и выгнал меня в коридор, ругая за то, что я его «заперла»? Я тоже не железная! Я сломалась, понимаете? Когда твои чувства топчут каждый день, они исчезают без следа!
Свекровь отвернулась, тяжело вздохнула. Мы сидели в молчании, а она теребила потрескавшийся ремешок сумки.
Он не хотел. Он не понимал, что делает, наконец произнесла она.
Что ещё можно было сказать? Я всё поняла: мать, потерявшая сына, не может на него повлиять.
Не понимал, согласилась я. Людмила Петровна, я понимала. Понимала, что так жить нельзя, когда он в три часа ночи врывается, начинает скандал, прячет «заначки» в унитаз, в шкаф, за батарею. Понимала, когда брал деньги из моего кошелька без спроса. Понимала, когда звонят его «дружки» и просят забрать Серёгу домой. Всё это я видела. Поэтому ушла.
Но он же твой родной! воскликнула свекровь. Муж твой! Ты клялась любить его в горе и радости!
В этот момент она так резко встала, что сумка с колен упала, раскрылась, и из неё высыпались смятые бумажки, старый ситцевый платочек и пузырёк с таблетками. Мы обе начали собирать эти жалкие вещи.
Клялась, сказала я. Только в горе оказалось слишком много, Людмила Петровна. А радости почти не осталось.
Она схватила меня за руку холодными, цепкими пальцами.
Злата, он же не выживет без тебя! Понимаешь? Врачи говорят, печень уже отказывает. Ещё год и всё! Неужели ты хочешь этого?
Людмила Петровна, вежливо ответила я. Я не хочу. Честное слово. Но и себя убивать я не собираюсь. Понимаете? Если я вернусь, то умру раньше него, или стану вечной сиделкой, которая всё проверяет, нюхает, спасает. И так до конца жизни! А если у нас будут дети? Как они, повашему, будут жить? А я хочу детей здоровых, нормальных!
Но ты тоже его любила, прошептала свекровь и заплакала. Любила же!
Любила, согласилась я. В прошлой жизни. Она закончилась, когда я поняла, что любовь не подвиг, не жертва, не спасение. Любовь когда вдвоём хорошо. А нам было плохо, Людмила Петровна. Мне точно не было.
Свекровь утерла лицо платочком, шумно вздохнула и спрятала его в сумку.
Значит, не поможешь? спросила она, будто подтверждая.
Не помогу, подтвердила я. Потому что не могу, понимаете? Не хватает сил.
Свекровь встала, криво застегнула куртку и направилась к двери. Одна пуговица застряла в петле, но она этого не заметила. У двери она остановилась и тихо произнесла:
Он вчера, трезвый, спросил про тебя. Спросил: «Как Злата?» Я ответила: «Хорошо, сынок, у неё всё в порядке». Он кивнул и сказал: «Слава богу, пусть живёт хорошо, она заслужила».
Мне стало грустно. Тоска захлестнула меня по поводу Серёги, которого я когдато любила: весёлого, нежного, заботливого. Он был таким, пока бутылка не встала между нами.
Передайте ему, что я желаю ему выздоровления, попросила я. Правда желаю. Но без меня. Пусть лечится сам, спасает себя. Я больше не могу за него жить.
Людмила Петровна кивнула и вышла. Я слышала, как её шаги стихали в коридоре, потом хлопнула входная дверь. Я подошла к окну. Свекровь шла медленно, согбённая, маленькая и беззащитная. Мне её стало жалко до боли.
Вспомнила, как в наш последний совместный вечер бывший муж кричал, что я «сломала» ему жизнь, что изза меня он начал пить, и что я его не понимаю, не ценю, потому что я эгоистка. Вспомнила, как уходила с единственным чемоданом, думая: «Как же хорошо, что у нас нет детей».
Сейчас я живу одна в арендной однушке в Москве, работаю, по вечерам читаю, смотрю сериалы или хожу в спортзал. По выходным встречаюсь с подругами. У меня обычная спокойная жизнь без потрясений. Я не хочу возвращаться в тот ад и каждый вечер думать, не сорвётся ли Серёга снова, не лежит ли он гдето без памяти.
И я не вернусь.
Потому что выбрала себя и свою жизнь. Выбрала право быть счастливой, хотя бы спокойной. Это не эгоизм, а здравый смысл.
А Серёга сам выбрал бутылку. Он сделал это ещё задолго до меня. Просто я не замечала тревожных сигналов, потому что любила его. Что ж, это его выбор, его ответственность и его жизнь. Но не моя.
