Через два года после нашего развода я случайно встретил свою бывшую жену: всё сразу стало кристально ясно, но она лишь бросила мне горькую улыбку и отвергла мою отчаянную просьбу начать всё с чистого листа
Когда наш второй ребёнок появился на свет, Злата полностью перестала заботиться о себе. Раньше она менялась нарядами пять раз в день, выискивая изящество в каждой детали, а после возвращения из декретного отпуска из Казани, казалось, будто из её памяти исчезло всё, кроме старого изношенного свитера и джоггеров с провисшими коленями, развевающихся, как знамёна в трауре.
В этом «великолепном» наряде моя жена не просто шла по дому она буквально проживала в нём, день и ночь, часто падая в кровать в таком виде, будто эти лохмотья стали частью её тела. Когда я спрашивал, почему, она бормотала, что так легче вставать ночью к детям. В этом была тёмная логика, я согласен, но все те великие принципы, которыми она когдато наполняла меня, как листовки: «Женщина должна оставаться женщиной, даже в аду!», улетучились в дым. Злата забывала всё: свой любимый салон красоты в СанктПетербурге, спортзал, который она клялась своим храмом, и простите откровенность она даже не старалась надевать бюстгальтер по утрам, блуждая по дому с опущенной грудью, будто это не имело значения.
Естественно, её тело пошло по той же тропе к упадку. Всё осыпалось талия, живот, ноги, даже шея склонилась, став лишь тенью прежней формы. Волосы? Живой кошмар: то дикая масса, словно после бури, то небрежный пучок, откуда вырывались непокорные пряди, как молчащие крики. Самое печальное до ребёнка Злата была ослепительной красавицей десять из десяти! Когда мы прогуливались по улицам Сочи, мужчины оборачивались, их взгляды прикованными к ней. Это подпитывало моё эго вот моя богиня, только моя! А теперь от этой богини не осталось ничего, лишь тусклая фигура, отголосок былой славы.
Наш дом отражал её падение мрачный, удручённый хаос. Единственное, что она ещё умела, была кухня. Клянусь, Злата была волшебницей плиты, а жаловаться на её блюда было бы святотатством. Всё остальное? Абсолютная трагедия.
Я пытался её встряхнуть, умолял не погружаться в пропасть, но она лишь дарила мне печальную улыбку и обещала собраться. Месяцы шли, мое терпение таяло смотреть каждый день на эту пародию женщины, которую я любил, становилось невыносимой мукой. В одну бурную ночи я произнёс приговор: развод. Злата пыталась удержать меня, вспоминая пустые обещания о спасении, но она не вопила, не дралась. Когда поняла, что моё решение окончательно, она вздохнула, разрываясь:
«Тебе решать Я думала, ты меня любишь»
Я не ввязывался в бесконечный спор о любви или её отсутствии. Заполнил все бумаги, и вскоре, в офисе в Саратове, мы получили по сертификату о разводе конец главы.
Наверное, я не являюсь образцовым отцом кроме алиментов, я ничего не делал для прежней семьи. Мысль увидеть её снова, ту женщину, которая когдато ослепляла своей красотой, была как меч в груди, от которого я хотел бы уйти.
Два года пролетели. Однажды вечером, прогуливаясь по оживлённым улицам Новосибирска, я заметил вдалеке знакомую фигуру её походка, как танец в толпе. Она шла ко мне. Когда приблизилась, моё сердце замерло это была Злата! Но какая Злата! Восставшая из пепла, ещё ярче, чем в наши первые страстные дни сама сущность женственности. На вершине высоких каблуков, волосы безупречно уложены, она была живой симфонией платье, макияж, ногти, украшения И тот самый аромат, её фирменный запах прошлого, ударил меня волной, возвращая к забытым дням.
Моё лицо, должно быть, выдало всё удивление, жажду, раскаяние потому что она рассмеялась, резким, победоносным смехом:
«Что, не узнаёшь меня? Я же говорила, что поднимусь ты не захотел поверить!»
Злата щедро разрешила мне провести её в спортзал, бросив несколько слов о детях они растут прекрасно, сказала она, полные жизни. Она мало говорила о себе, но это было не нужно её сияние, непоколебимая уверенность, новый неотразимый шарм кричали о победе громче любых слов.
В мыслях я вернулся к тем тёмным дням: она, валяющаяся в доме, изнурённая бессонными ночами и тяжестью быта, в том проклятом свитере и джоггерах, её жалкий пучок как знамя капитуляции. Как же меня это бесило утраченная элегантность, погасший огонь! Это была та же женщина, которую я бросил, и вместе с ней я отверг детей, ослеплённый своим эгоизмом и мимолётным гневом.
Прощаясь, я переспросил, можно ли позвонить? Я признался, что всё понял, и умолял её начать всё заново. Но она подарила мне ледяную улыбку, твёрдо качнула головой и произнесла:
«Ты понял слишком поздно, дорогой. Прощай!».
