Помню, как однажды, уже став старшим, я услышал от новой жены, Марии, холодное слово, которое изменило всё: «Твои дети от первого брака здесь жить не будут».
Андрей, мы уже говорили об этом, говорила она, стоя в кухне, скрестив руки на груди, её маникюр блестел, когда она отмахнулась к старому, но надёжному гарнитуру. Я тяжело выдохнул, отставив чашку с уже остывшим чаем; утро опять не задалось.
Мариш, я попытался объяснить, сейчас крупный заказ, но деньги придут только через два месяца. Тридцать тысяч рублей на новую кухню просто некуда отложить. Этот шкаф ещё выдержит.
Крепкая? усмехнулась Мария. Это слово моей бабушки, она её старомодность называла «крепкой». Я хочу, чтобы в доме было уютно, красиво, чтобы я могла приглашать подруг, а не краснеть изза обшарпанных углов. Не так ли?
Мне сорок пять, пять лет после смерти первой жены я жил один с двумя детьми, как тень, а не как человек. Работа, дом, собрания в школе бесконечный круговорот, из которого не было выхода. Потом в мою серую жизнь ворвалась Мария, яркая, полная энергии, как салют, и я, будто мальчишка, влюбился в неё без остатка. Мы скромно поженились, отпраздновали с близкими, а через месяц она стала моей законной женой и хозяйкой трёхкомнатной квартиры в Новосибирске.
Всё понятно, сказал я, пытаясь успокоить её, я тоже хочу, чтобы тебе было хорошо. Подожди немного, закончу проект, и мы сразу закажем всё, что ты хочешь: белую, глянцевую кухню, как ты мечтала.
Мария смягчилась, подошла и обняла меня, её аромат был дорогим парфюмом с нотами кофе.
Прости, я не хотела давить, прошептала она. Я просто хочу наш новенький гнёздышко.
В этот момент в кухню босыми ногами вбежала наша дочь, четырнадцатилетняя Алёна, тонкая, с длинной русой косой почти точная копия своей покойной мамы.
Пап, добрый день. Ты не видел мой альбом для рисования? спросила она.
Добрый, солнышко, ответил я, кажется, он лежал на журнальном столике в гостиной.
Алёна кивнула, бросив быстрый испуганный взгляд на Марию.
Доброе утро, пробормотала она.
Доброе, холодно ответила Мария, отстраняясь от меня. Сначала умывайся и причёсывайся, а потом выходи к завтраку.
Алёна покраснела и, пробормотав «извините», скрылась в коридоре. Я нахмурился.
Марина, зачем так? Она ведь ребёнок.
Именно, Андрей. Ребёнок, которого нужно приучать к порядку, иначе вырастет неряха. Не переживай, я просто хочу лучшего.
Через минуту появился наш старший сын, семнадцатний Константин, высокий и задумчивый, окинув меня неприязненным взглядом.
Есть чтонибудь поесть? пробормотал он, открывая холодильник.
Яичница? постарался я разрядить обстановку.
Давай.
Мария отступила к окну, её присутствие явно тяжело давило на меня. Я надеялся, что со временем дети привыкнут к ней, а я смогу построить новую семью.
После завтрака я ушёл в свою мастерскую небольшую комнату, где делал столярные изделия. Я реставрировал старинное креслокачалку, восстанавливая резные узоры. Деревянный аромат успокаивал меня, отгоняя тяжёлые мысли.
Я любил Марию её смех, её энергию, её взгляд. Но с каждым днём я всё яснее видел, что наши миры различны: её светские вечеринки, модные выставки и дорогие рестораны против моего запаха стружки, школьных проблем Константина, акварелей Алёны и тихих вечеров с книгой. Моя первая жена, Аня, была тихой и домашней, дарила уют не дорогой мебелью, а своей любовью. На полке в мастерской стояла её фотография с полевыми ромашками, и иногда казалось, что она упрекает меня: «Куда ты ведёшь детей, Андрей?»
Вечером, возвращаясь, я нашёл в коридоре коробки.
Что это? удивился я, разглядывая аккуратно сложенные вещи.
Я решила разобрать завалы, бодро ответила Мария. Сколько у вас хлама накопилось! Вот ваза, журналы, детские поделки.
Я открыл одну коробку и увидел глиняного ёжика, который Алёна слепила в пятом классе.
Мария, это не хлам, сказал я спокойно. Это наши воспоминания.
Милый, воспоминания живут в сердце, а не собирают пыль, ответила она, улыбаясь, но в глазах её блеснул холод. Мы решили начать новую жизнь, освободив пространство от прошлого.
Неделя пролетела, напряжение в квартире росло. Мария всё чаще придиралась к детям: Константин громко слушал музыку, Алёна разлила краску, они не помыли посуду. Дети замкнулись, почти перестали говорить в её присутствии. Константин стал чаще гулять с друзьями до поздна, Алёна скрылась в своей комнате, рисуя мрачные пейзажи. Я разрывался между ролью любящего мужа и заботливого отца.
Однажды вечером я нашёл Алёну в слезах.
Что случилось, дочка? спросил я.
Она протянула мне альбом, на одном листе был портрет её матери, почти живой.
Красиво, сказал я, у тебя талант. Почему плачешь?
Мария сказала, что нельзя жить прошлым, шепнула она. Что я могу нарисовать её портрет, если это не понравится папе? Как будто маму надо забыть.
Я обнял её, в груди закипела глухая ярость. Я решил поговорить с Марией.
Когда дети легли спать, я вошёл в её спальню, где она наносила крем.
Нам нужно поговорить, начал я без предисловий.
Опять? Андрей, у меня был тяжёлый день в салоне, ответила она.
Почему ты обидела Алёну? Зачем сказала ей про портрет?
Мария посмотрела спокойно, почти безразлично.
Я лишь высказала мнение. Для её же блага нельзя цепляться к прошлому, надо идти вперёд.
Её мать умерла! повысил голос я. Она имеет право помнить её, рисовать её, говорить о ней! Это часть её жизни!
И эта часть мешает новой жизни! её голос зазвенел. Я пришла стать твоей женой, а не надзирателем в музее твоей прошлой семьи! Везде её фотографии, её рецепты, её вещи! И теперь эти бесконечные рисунки! Я так больше не могу!
Она вскочила, глаза бросали молнии. Я увидел в ней чужую, злую женщину, а не ту лёгкую, радостную, в которую влюбился.
Я хочу быть хозяйкой в этом доме, продолжала она, задыхаясь от гнева. Полноценной хозяйкой! Но мне мешают твои дети.
Я охолодел, почувствовал, к чему она идёт.
Что ты хочешь этим сказать?
Она сделала глубокий вдох, подошла вплотную, посмотрела прямо в глаза.
Андрей, я люблю тебя, хочу семью, но не общежитие с двумя угрюмыми подростками, которые меня ненавидят.
Тишина после её слов была оглушительна.
Твои дети от первого брака здесь жить не будут, произнесла она, как приговор.
Я не смог ответить, пол упал с ног.
Что? переспросил я, хотя слышал всё.
Ты понял, сказала Мария уже спокойнее. У них есть бабушка, мать Ани. Можно снять им отдельную квартиру, когда Константин станет совершеннолетним, или отправить в пансион. Мы будем их поддерживать, но жить они должны отдельно. Я хочу, чтобы этот дом был только нашим.
Я ощутил, как её слова падают, как будто обсуждают покупку новой мебели, а не судьбу детей.
Ты в своём уме? пробормотал я. Отправить собственных детей к бабушке? В пансион?
А что в этом плохого? пожала плечами она. Многие так делают, это цивилизованный подход. Выбирай: либо наша семья, либо я, либо они.
Она отвернулась к стене, разговор закончился.
Я вышел в кухню, налил себе стакан воды, но руки дрожали, и половина прошла в сторону пола. Сидел за тем же столом, откуда утром спорили. Господи, какая же это была мелочь по сравнению с тем, что произошло сейчас.
Я чувствовал себя предателем: предателем по отношению к Ане, которой обещал заботиться о детях, предателем по отношению к Константину и Алёне, пережившим страшную утрату.
Тихо приоткрыл дверь в комнату Алёны она спала, обняв плюшевого мишку, рядом лежал альбом с портретом мамы. Затем заглянул к Константину он тоже спал, раскинув руки, на стене постер его любимой группы.
Всю ночь я не мог уснуть, ходил, как призрак, и смотрел на знакомые вещи: отремонтированное кресло, полку с книгами, старый кулинарный сборник Ани с пожелтевшими уголками. Всё это было моей жизнью, а не глянцевой картинкой из журнала, которую хотела Мария.
Я вспоминал, как Мария появилась в моей пустой жизни, как её смех и праздник заставляли меня чувствовать, что жизнь продолжается. Я был благодарен ей, закрывал глаза на её эгоизм, на её холодность к детям, убеждая себя, что всё наладится.
Утром я был спокоен решение пришло само, простое и верное.
Мария уже сидела за столом, пила кофе, выглядела свежей, будто вчерашний разговор не имел значения.
Доброе утро, милый, прозвучало её «песенное» приветствие. Я надеюсь, ты всё обдумал.
Я молча налил себе кофе и ответил ровно:
Да, всё обдумал.
Я посмотрел ей прямо в глаза, и в моём взгляде уже не осталось ни любви, ни сомнений, лишь холодная пустота.
Ты можешь собрать свои вещи, сказал я тихо, но твёрдо.
Мария замерла с чашкой в руке.
Что? Что ты сказал?
Я сказал, чтобы ты собирала вещи. Ты здесь больше не живёшь.
Её лицо исказилось, маска упала, обнажив злость и непонимание.
Ты ты меня выгоняешь? Изза них? Ты выбираешь их, а не меня?
Это не они, поправил я. Это мои дети. Я никогда не выбирал между вами, потому что такой выбор невозможен. Семья не то, от чего можно избавиться, как от старой мебели. Я, видимо, забыл об этом. Спасибо, что напомнила.
Ты пожалеешь! крикнула она. Останешься один в своей берлоге с воспоминаниями и двумя волчатами! Ни одна «нормальная» женщина с тобой не уживётся!
Возможно, ответил я спокойно. Но лучше быть один, чем предавать самое дорогое, что у меня есть.
Я пошёл в мастерскую, не желая слышать больше её крики. Дверь за спиной хлопнула, посуда зазвенела, а в спальне послышался грохот Мария бросала вещи в чемодан. Я сел за верстак, взял инструменты, руки мастера слегка дрожали, взглянув на фотографию Ани, всё так же улыбающуюся.
Через полчаса всё стихло, входная дверь хлопнула Мария ушла. Я вышел в коридор, нашёл её шелковый шарф, бросил в мусорное ведро. В квартире воцарилась тишина, но она была умиротворяющая, как после долгой бури.
Из комнат вышли сонные Константин и Алёна, удивлённо глядя на пустой коридор.
А где Мария? спросила Алёна.
Уехала, просто ответил я.
Дети переглянулись, в их глазах было тихое, робкое облегчение и вопрос, который они боялись задать. Я подошёл, обнял их обоих, крепко, как давно не делал.
Она больше не вернётся, сказал я, чувствуя, как Алёна прижимается к мне, а Константин, такой взрослый и колючий, неуверенно кладёт руку на плечо. Теперь всё будет хорошо. Я обещаю.
Я не знал, что ждёт нас впереди, знал лишь одно: я дома, в своём настоящем доме, со своей настоящей семьёй. И больше никто и никогда не заставит меня выбирать.
