Разглядеть друг друга заново
В тот же день Виктор, уставший от бесконечных совещаний, вышел с работы раньше обычного. Обычно он возвращался домой ровно в семь, слыша шипение на сковороде и чувствуя аромат духов, оставленный женой. Сегодня же начальник внезапно заболел, и его отпустили в четыре часа дня. Виктор, как актёр, пришедший на сцену преждевременно, оказался перед своей квартирой в самом сердце Москвы, ощущая неловкость, будто нарушил очередность.
Он повернул ключ в замке; механизм громко щёлкнул. На вешалке в прихожей висел незнакомый мужской пиджак дорогой, из мягкой овчины, будто оставшийся от бывшего хозяина. Пиджак висел в том же месте, где обычно стоял его собственный.
Из гостиной доносился приглушённый женский смех низкий, бархатный, который Виктор всегда считал своим личным достоянием. Затем послышался мужской голос, неясный, но уверенный, домашний.
Виктор не пошевелился. Его ноги будто вросли в паркет, который он выбирал вместе с женой Златой, споря о оттенке дуба. В отражении прихожего зеркала он видел бледное лицо, смятый офисный костюм, как будто он вовсе не хозяин этой квартиры.
Не снимая обуви, что было строгим нарушением их домашнего устава, он пошёл на звук. Каждый шаг отдавался в висках. Дверь в гостиную была приоткрыта.
На диване сидели Злата в бирюзовом халате тот, что Виктор подарил ей на прошлый день рождения, и её новый гость мужчина лет сорока, в замшевых мокасинах без носков, в безупречной рубашке с расстёгнутым воротником, держа бокал красного вина.
На журнальном столе стояла хрустальная вазареликвия, семейная, в ней лежали фисташки, а их скорлупки разбрелись по столешнице. Всё выглядело как уютная, но не страстная, измена тихая, будничная, отравляющая.
Злата заметила его одновременно с гостем; вино разбрызгалось, оставив багровое пятно на светлом халате. Её глаза, широко раскрытые, выражали паническое недоумение, как у ребёнка, пойманного за шалость.
Незнакомец медленно поставил бокал на стол, на лице не было ни страха, ни смущения, лишь лёгкая досада, словно ктото помешал ему в важный момент.
Вить начала Злата, но голос прервался.
Он не слушал. Глядел сначала на мокасины гостя, потом на собственные запылённые туфли две пары обуви в одном пространстве, два мира, не предназначенных для пересечения.
Пойду, сказал он, поднимаясь с непривычной лёгкостью. Он подошёл к Виктору, посмотрел не сверху вниз, а с любопытством, кивнул и направился к прихожей.
Виктор стоял, слыша, как гость надевает пиджак и щёлкает замок. Дверь за ним захлопнулась.
Остались лишь они двое, в гулкой тишине, нарушаемой тиканием часов. Пахло вином, дорогим мужским парфюмом и предательством.
Злата, обняв себя за плечи, произнесла чтото вроде «ты не понимаешь», «это не то, что ты думаешь», «мы просто разговаривали», но её слова упали, как гром среди стекла, без веса.
Виктор подошёл к столу, взял бокал незнакомца, ощутил чужой запах, посмотрел на пятно вина, на скорлупки фисташек, на недопитую бутылку. Он не кричал, лишь ощущал всепоглощающую брезгливость к дому, к дивану, к халату, к запаху, к себе.
Поставив бокал на место, он повернулся к прихожей.
Куда? дрогнул голос Златы, в котором прозвучал страх.
Виктор остановился у зеркала, посмотрел на отражение на того, кого только что не существовало.
Я не хочу здесь находиться, произнёс он тихо и чётко. Пока запах чужих духов не уйдёт.
Он вышел из квартиры, спустился по лестнице, сел на лавочку у подъезда, достал телефон батарея была разряжена. Он смотрел на окна своей квартиры, на тот уютный свет, который так любил, и ждал, пока из этих окон выветрится запах чужих духов, мокасин и той жизни, что когдато была его.
Он не знал, что будет дальше, но понял, что пути назад к прежнему дому уже нет. Сидя на холодной лавочке, он ощущал каждую секунду как обжигающую ясность. В окне мелькнула тень Злата подошла, посмотрела на него, но он отвернулся.
Через полчаса открылся вход в подъезд. Злата вышла в простых джинсах и кофте, в руках держала плед. Она пересекла дорогу, села рядом, оставив между ними полчеловека, и протянула покрывало.
Возьми, согреешься, предложила она.
Не надо, ответил он, не глядя.
Его зовут Артём, тихо сказала Злата, глядя на асфальт. Мы знакомы три месяца, он владелец кофейни рядом с моим фитнесцентром.
Виктор слушал, не оборачивая головы; имя и род занятий не имели значения. Это была лишь декорация к главному к тому, что его мир рухнул не от громкого взрыва, а от тихого щелчка.
Я не оправдываюсь, дрогнул её голос. Но ты… ты годами отсутствовал. Приходил, ужинал, смотрел новости и засыпал. Ты перестал меня видеть. А он он видел.
Видел? впервые за вечер Виктор обернулся. Его голос был хриплым от безмолвия. Он видел, как ты пьёшь вино из моих бокалов? Как разбросала скорлупки фисташек на моём столе? Это он «видел»?
Злата сжала губы, слёзы блеснули, но не упали.
Я не прошу прощения и не предлагаю сразу забыть. Я просто не знала, как достучаться до тебя. Похоже, превратившись в монстра, я стала для тебя тем человеком, которого ты заметил.
Я здесь, начал Виктор, подбирая слова, и меня тошнит. То запах чужого парфюма, то его мокасины. Но больше всего меня отталкивает мысль, что ты могла так со мной поступить.
Он пожал плечами, спина затекла от холода и неподвижности.
Я не пойду туда сегодня, сказал он. Не смогу зайти в квартиру, где всё напоминает об этом дне Дышать этим воздухом.
Куда же ты пойдёшь? спросила она, в голосе прозвучал настоящий животный страх.
В отель. Нужно гдето спать.
Она кивнула.
Хочешь, я уйду к подруге? Оставлю тебя одного?
Он покачал головой.
Это не изменит того, что произошло внутри. Дом, Злата, возможно, придётся продать.
Она ахнула, как от удара. Их совместный дом был их общей мечтой, крепостью.
Виктор встал с лавочки, его движения были медленными и тяжёлыми.
Завтра мы не будем говорить. Послезавтра тоже. Нам обоим нужно помолчать, каждый поотдельному. А потом посмотрим, остался ли ещё смысл разговора.
Он повернулся и пошёл по улице, не оглядываясь. Он не знал, куда идёт и вернётся ли когданибудь. Знал лишь одно: жизнь, существовавшая до этого вечера, окончена, а впереди пустота, в которой можно сделать шаг в неизвестность, не как муж, а как человек, уставший и разбитый. И в этой боли, как парадокс, он вновь ощутил пульс живого.
Город казался чужим, фонари бросали резкие тени, в которых легко потеряться. Виктор свернул в первый попавшийся хостел, не из экономии, а из желания исчезнуть, раствориться в безликой комнате, где пахло хлоркой и чужими жизнями.
Комната напоминала больничную палату: белые стены, узкая койка, пластиковый стул. Он сел на край кровати, тишина ударила по ушам ни скрипа паркета, ни шума холодильника, ни дыхания жены. Только гул в голове и тяжесть в груди.
Телефон он поставил на зарядку, получив уведомления о работе, чатах, рекламе обычный вечер обычного человека. Он написал начальнику короткое смс: «Болен, не выйду несколько дней». Не врал. Чувствовал себя отравленным.
В душе вода была почти кипятком, но он не ощущал температуры. Стоя под струёй, он смывал пыль дня, поднимая глаза к потрескавшемуся зеркалу над раковиной. Отражение показало усталого, помятого, чужого. Был ли это тот образ, которым Злата видела его сегодня? Был ли он им весь месяц?
Лёг в постель, выключил свет. Тёмнота не принесла покоя; в голове крутился слайдшоу: пиджак на вешалке, пятно вина на халате, мокасины без носков и, самое горькое, её слова: «Ты перестал меня видеть».
Он ворочался, пытаясь найти удобное положение, но ничего не было удобно. В ухе звучала мысль, от которой он сначала отмахивался, но она возвращалась, как назойливый комар: а что, если его собственная отстранённость и лень толкнули её в объятия того мужчины? Не оправдывая её, а лишь понимая, что, возможно, он сам стал причиной её падения.
Злата не спала. Она ходила по квартире, как призрак, руки за спиной, остановилась у дивана. Пятно от вина на халате превратилось в коричневый след, который она смяла и бросила в мусор. Затем подошла к столу, взяла бокал, из которого пил Артём, долго смотрела на него, и с силой разбила его о дно раковины. Хрусталь с звонким криком разлетелся на осколки, и ей стало чуть легче.
Она собрала все следы чужого: выбросила фисташки, вино, осколки, но запах парфюма остался в шторах и обивке, как призрак стыда и странного освобождения. Ложь стала правдой, боль ощутимой.
Села на пол, обхватила колени и заплакала, но без рыданий, слёзы текли тихо, солёногорько. Она плакала не столько о том, что причиняла Виктору боль, сколько о крахе совместной иллюзии счастливого брака, которую они годами строили.
Утром Виктор проснулся разбитым, заказал кофе в ближайшей кофейне, сел у окна, наблюдая, как просыпается Москва. Его телефон вибрировал: сообщение от Златы.
Не звони, просто напиши, если в порядке.
Он читает простую, человеческую строку, в которой нет крика и требований, лишь забота, которой он давно перестал замечать. Он не отвечает, держась обещания молчать, но внутри его гнев и отвращение отступили, уступив место чемуто смутному, не надежде, а любопытству.
А что, если за этим кошмаром и болью они смогут увидеть друг друга заново? Не как враги, а как два уставших, одиноких человека, когдато любивших друг друга и, возможно, заблудившихся?
Он допил кофе, поставил чашку на стол. Впереди дни молчания, потом разговор. И он понял, что бояться надо не самого разговора, а того, что он может ничего не изменить.
Урок прост: даже когда всё рушится, в осколках можно увидеть шанс шанс собраться заново, не тем, кем мы были, а тем, кем можем стать. Ведь самая сильная любовь не та, что не знает падений, а та, что умеет подняться из пепла.
