Разглядеть друг друга заново
В тот день Виктор вышел с работы домой раньше обычного. Обычно он прихаживал к семь часам, слышал, как на кухне шипит чтото в сковороде, и вдыхал аромат ужина, смешанный с лёгким запахом духов Олеся. Сегодня же его отпустили с совещания сразу, потому что начальник простудился. И вот он, Виктор, в четырнадцать ноль ноль, стоит перед своей скромной дверью в квартире на проспекте Мира, чувствуя неловкость, как актер, вышедший на сцену без репетиции.
Он повернул ключ в замке скрипнул громко. В прихожей на вешалке висел чужой мужской пиджак, шерстяной, дорого выглядевший, будто принадлежал комуто из «москвичей». Пиджак занял место того, что обычно висел у него.
Из гостиной раздался знакомый женский смех низкий, бархатный, тот самый, который он всегда считал своей личной мелодией. Затем последовал мужской голос, нечеткий, но уверенный, домашний.
Виктор не пошевелился. Его ноги, будто вросшие в паркет, который он выбирал вместе с Олеся, споря о оттенке дуба, держали его на месте. В отражении прихожего зеркала он увидел бледное лицо, помятый костюм, в котором он выглядел чужим.
Он пошел к звуку, не снимая обуви строгий перечень правил их дома это запрещал. Каждый шаг гремел в ушах. Дверь в гостиную приоткрылась.
На диване сидели Олеся в бирюзовом халате, который он подарил ей на прошлый день рождения, и мужчина лет сорока в замшевых мокасинах без носков, в безупречной рубашке с расстегнутым воротником, держа бокал красного вина. На журнальном столе стояла хрустальная вазасемейная реликвия Олеся, в ней лежали фисташки, скорлупки разбросаны по столешнице.
Это была картина тихой, домашней измены не буря страсти, а будничный предательский момент.
Они увидели Виктора одновременно. Олеся вздрогнула, вино в её бокале разлилось, оставив багровое пятно на светлом халате. Её широко раскрытые глаза выражали паническое недоумение, словно ребёнок, пойманный за шалостью.
Незнакомец медленно поставил бокал на стол, его лицо не показывало страха, лишь лёгкую досаду, как у того, кому помешали в самый интересный момент.
Оле начала она, но голос сорвался.
Он не слушал. Его взгляд скользнул от мокасин мужчины к собственным запылённым туфлям. Две пары обуви в одном пространстве два мира, которые не должны пересекаться.
Пойду, сказал незнакомец, поднимаясь с непривычной для такой сцены медлительностью. Он подошёл к Виктору, посмотрел не сверху, а с интересом, как на экспонат в музее, кивнул и направился к прихожей.
Виктор стоял, слышал, как тот натягивает пиджак, как щёлкает замок. Дверь закрылась.
Они остались вдвоём в глухой тишине, нарушаемой лишь тиканием часов. Пахло вином, дорогим мужским одеколоном и предательством.
Олеся обняла себя за плечи, говорила чтото. Слова «ты не понимаешь», «это не то, что ты думаешь», «мы просто разговаривали» долетали до него сквозь плотное стекло, но не имели веса.
Виктор подошёл к столу, взял бокал незнакомца, от него пахло чужим ароматом. Он посмотрел на пятно вина на халате, на скорлупки фисташек, на недопитую бутылку.
Он не закричал. Не орал. Ощутил лишь одну всепоглощающую эмоцию отвращение к дому, к дивану, к халату, к запаху, к самому себе.
Он поставил бокал на место, повернулся и пошёл в прихожую.
Куда идёшь? дрогнул голос Олеся, в нём звучал страх.
Виктор остановился у зеркала, взглянул на своё отражение на того, кто только что исчез.
Не хочу здесь оставаться, тихо и чётко сказал он. Пока всё не проветрится.
Он вышел из квартиры, спустился по лестнице, сел на скамейку у подъезда, достал телефон батарея разряжена.
Смотрел на окна своей квартиры, на привычный уютный свет, и ждал, пока из этих окон не уйдут запахи чужих духов, мокасин и того, что когдато было его жизнью. Понимал, что дороги назад в тот дом, в ту реальность до четырёх часов дня, уже нет.
Сидел на холодной скамейке, время текло иначе, каждая секунда обжигала ясностью. В окне мелькнула тень Олеся подошла, посмотрела на него, но он отвернулся.
Через полчаса дверь подъезда открылась. Олеся вышла без халата, в простых джинсах и кофте, в руках держала плед. Медленно пересекла дорогу, села рядом, оставив между ними расстояние в полчеловека, протянула покрывало.
Возьми, согреться.
Не надо, ответил он, не глядя.
Его зовут Артём, тихо прошептала Олеся, глядя в асфальт. Мы знакомы три месяца. Он владелец кофейни рядом с моим спортзалом.
Виктор слушал, не оборачивая головы. Имя, род занятий лишь детали, декорации к главному: его мир рухнул не от громкого взрыва, а от тихого щелчка.
Я не оправдываюсь, дрогнула её голос. Но ты ты последний год просто исчезал. Приходил, ужинал, смотрел новости, засыпал. Ты перестал меня видеть. А он он видел.
Видел? впервые за вечер Виктор обернулся к ней, голос охрип от молчания. Он видел, как ты пьёшь вино из моих бокалов? Как разбрасываешь скорлупки от фисташек на моём столе? Это он «видел»?
Она сжала губы, глаза наполнились слезами, но они не вырвались.
Я не прошу прощения и не предлагаю сразу всё забыть. Я просто не знала, как достучаться до тебя. Похоже, став монстром, я снова стала тем человеком, которого ты заметил.
Я сижу здесь, медленно начал Виктор, подбирая слова, и меня отвращает. Отвратителен запах чужого парфюма в нашем доме, его мокасины. Но больше всего меня раздражает мысль, что ты могла так поступить со мной.
Он пожал плечами, спина задрожала от холода и бездвижья.
Я не пойду туда сегодня, сказал он. Не смогу зайти в квартиру, где всё напоминает о сегодняшнем дне дышать этим воздухом.
Куда ты пойдёшь? в её голосе прозвучал истинный, звериный страх окончательной потери.
В отель. Нужно гдето спать.
Олеся кивнула.
Хочешь, я уйду к подруге? Оставлю тебя одного?
Он покачал головой.
Это не изменит того, что уже случилось. Дом надо проветрить, Олеся. Возможно, его придётся продать.
Она ахнула, как от удара. Их общий дом был мечтой, крепостью.
Виктор встал с лавки, движения медленные, уставшие.
Завтра мы не будем говорить. Послезавтра тоже. Нам обоим нужно помолчать, каждый отдельно. А потом посмотрим, останется ли чтото, о чём можно будет говорить.
Он повернулся и пошёл по улице, не оглядываясь. Не знал, куда идёт, вернётся ли. Знал лишь одно: жизнь до этого вечера окончена. И впервые за годы предстояло сделать шаг в полную неизвестность, не как муж, не как часть пары, а как человек, который давно устал и сильно ранен. В этой боли, как парадокс, он вновь ощутил, что жив.
Город казался чужим, фонари бросали резкие тени, в которых легко потеряться. Виктор свернул в ближайший хостел не из экономии, а из желания исчезнуть, раствориться в безликой комнате, где пахло хлоркой и чужими жизнями.
Комната напоминала больничную палату: белые стены, узкая кровать, пластмассовый стул. Он сел на край, тишина ударила в уши. Нет привычного скрипа паркета, шума холодильника, дыхания жены за спиной лишь гул в голове и тяжесть в груди.
Он поставил телефон на зарядку у стойки, экран зажегся уведомлениями: коллеги, рабочие чаты, реклама. Обычный вечер обычного человека, будто ничего не случилось. Эта обыденность была невыносима.
Он написал начальнику короткое смс: «Болел. Не выйду пару дней». Не врал. Чувствовал себя отравленным.
Разделся, пошёл в душ. Вода почти кипела, но он не ощущал температуры. Стоял, опустив голову, глядел, как струи смывают пыль дня. Потом поднял глаза и увидел в потрескавшемся зеркале над раковиной своё отражение усталое, помятое, чужое. Так его видела Олеся? Так он был все эти месяцы?
Лёг в постель, выключил свет. Темнота не принесла покоя. Перед глазами мелькали кадры, как проклятые слайды: пиджак на вешалке, пятно вина на халате, мокасины без носков. И самое горькое её слова: «Ты перестал меня видеть».
Он ворочался, ищя удобство, но его не было. Всё было колко и нелепо. В ухе звучала мысль, от которой он сначала отмахнулся, но она возвращалась, как назойливый комар: а что если именно его отстранённость, лень души, толкнули её в объятия того мужчины в мокасинах? Не оправдывая её, не снимая вины с неё, но понимая.
Олеся не спала. Ходила по квартире, как призрак, руки за спиной. Остановилась у дивана. Пятно от вина на халате засохло, превратившись в коричневый след. Она смяла халат и бросила в мусорный бак.
Затем подошла к столу, взяла бокал, из которого пил Артём, долго смотрела на него, отнесла к кухне и с силой разбила о дно раковины. Хрусталь разлетелся на осколки. Стало чуть легче.
Она собрала следы чужого: выбросила фисташки, вино, протерла стол, убрала осколки. Но запах его парфюма висел в воздухе, прилип к шторкам, обивке. Он был везде, как стыд и странное чувство освобождения. Ложь стала правдой, боль ощутимой.
Она села на пол, обхватила колени и тихо заплакала. Слёзы текли сами, солёные и горькие. Плакала не столько от боли, которую нанес Виктор, сколько от краха иллюзии счастливого брака, которую они годами строили.
Утром Виктор проснулся разбитым. Заказал кофе в ближайшей кофейне, сел у окна, наблюдая, как просыпается Москва. Телефон вибрировал: Олеся.
Не звони, просто напиши, если в порядке.
Он смотрел на сообщение, простое, человеческое, без криков и требований. В нём была забота та самая, что он, вероятно, перестал замечать.
Он не ответил. Обещал молчать. Но впервые за сутки злость и отвращение внутри него отступили, уступив место чемуто смутному, не надежде, а любопытству.
А если за всем этим кошмаром, за этой болью, они смогут увидеть друг друга заново? Не как враги, а как два усталых, одиноких человека, когдато любивших друг друга и, возможно, заблудившихся.
Он допил кофе, поставил чашку на стол. Впереди дни молчания, а потом разговор. И он понял, что бояться надо не разговора, а того, что ничего не изменит.
