Воспоминая те годы, когда Виктор Иванович боролся с неизлечимым раком, я видя, как тяжела была его жизнь. Каждый день казался копией предыдущего: тусклые стены палаты в больнице на Новокузнецкой улице в Москве, запах антисептика, горькие пилюли, которые держали его за душу. Он терпел, глядя в потолок, чтобы не увидеть слёзы жены Василисы Петровны и дочери Аграфены, которые из последних сил пытались улыбаться ему в коротких визитах. Но настал тот день, когда стало ясно конец близок. Он вскинул взгляд на капельницу и потрескавшийся потолок, и в голове крутилась одна мысль: «Это начало конца. Я больше не вернусь домой».
Боль усилилась, будто яростный волк, сделав решающий прыжок. Мир сузился до размеров палаты, до шипения машин в коридоре, а потом исчез, растворившись в тяжёлом, бездыханном мраке.
И вдруг полная тишина.
Боль отступила, как отступают зимние стужи. Тот несокрушимый груз, давивший грудь и кости месяцами, растворился. Он ощутил лёгкость, почти детскую, и сделал глубокий вдох первый понастоящему свободный за долгие месяцы. Открыл глаза.
Он оказался в своей гостиной, где солнечный луч играл на пылинках, озаряя знакомый диван. И там они.
Аграфена обнимала Василису. Плечи дочери подёргивались от рыданий, а лицо жены искажалось безмолвным, страшным горем. Они обе выкрикивали крик, но звук доходил до него как будто через толстое стекло приглушённый, отдалённый.
«Что случилось? замерло в голове Виктора Ивановича. Почему они плачут? Я же в больнице Как я здесь оказался?»
Он шагнул к ним, желая обнять, утешить, спросить. Но их взгляды скользнули мимо него. Он протянул руку к плечу дочери, но пальцы прошли сквозь неё, лишь ощутив лёгкую прохладу.
В ужасе он отпрянул и заметил на столе свою большую фотографию в строгой чёрной рамке.
Ещё секунда, и мозаика сложилась в страшную, невозможную картину: слёзы жены и дочери, и он сам невидимый, неосязаемый. Он уже не был дома. Он был уже после. Он видел, что происходит после.
«Я умер? В больнице И меня уже похоронили?»
Мысль была тяжёлая, но в ней не было сомнений. Болезнь добила его, наступил тот самый «конец». Но почему он здесь? Почему он всё ещё чувствует, видит, осознаёт?
Он смотрел на рыдающих самых дорогих людей, и сердце, будто бы уже не сердце, разрывалось от бессилия. Он хотел крикнуть: «Я здесь! Со мной всё хорошо! Мне не больно!», но звук не вышел.
В отчаянии он закрыл лицо руками. И тогда случилось чудо: шум, похожий на прибой, стих. На щеку коснулась маленькая теплая ладонь. Он открыл глаза.
Перед ним стояла его мать, как в детстве молодая, улыбающаяся, с добрыми искрящимися глазами. За её спиной раскинулось бескрайнее поле, залитое мягким золотистым светом, усыпанное васильками, его любимыми цветами.
Мама? прошептал он. Это ты? Как?
Всё в порядке, Витенька, её голос прозвенел, словно колокольчик. Всё уже закончилось. Ты свободен. Ты просто хотел попрощаться.
Он обернулся, и комната с плачущими женщинами медленно растворялась, словно кадр старого кино, тая в светлое.
Но они они же дрогнул голос.
Они справятся. У них есть друг друга и любовь к тебе, что останется навсегда. Твоя боль закончилась. Ты заслужил покой.
Мама мягко взяла его за руку. Прикосновение было живым, настоящим. Он увидел в её глазах бездонное понимание и прощение.
Страх покинул его. Не осталось ни капли прежней изнуряющей боли, лишь лёгкая печаль, как утренний туман, тающий под солнцем, уступая место новому, тихому чувству умиротворения.
Виктор Иванович взглянул в последний раз. Там, в уходящем мире, жена и дочь, наконец, встретились глазами и, словно две птицы, прижались лбами, находя утешение в объятиях друг друга.
Он улыбнулся им, послав прощальное благословение, и повернулся к свету.
Пойдем, мама, тихо сказал он. Я так соскучился.
И сделал первый шаг в своё новое, вечное утро.
А в комнате, где остались двое самых дорогих ему людей, случилось необъяснимое. Василиса Петровна вдруг перестала плакать, выпрямилась, прижала ладонь к сердцу, словно слыша внутренний шёпот.
Мам, что ты? испуганно спросила Аграфена.
Я не знаю прошептала Василиса. Мне вдруг стало так спокойно и тепло, будто папа только что обнял нас и сказал, что у него всё в порядке.
Они посмотрели на фотографию в рамке. На усталом, но добром лице Виктора Ивановича заиграла лёгкая, почти неуловимая улыбка. Тяжесть в комнате рассеилась, уступив место светлой печали, в которой уже не было отчаяния, а лишь тихая, смиренная грусть и бесконечная благодарность за пройденные годы.
Смерть не конец. Это тихое прощание в одном мире, чтоб обрести вечную жизнь в другом. Любовь нить, связывающая оба мира. Она не рвётся и не исчезает. Она живёт в памяти, в тёплых воспоминаниях, в чертах детей и внуков, в шепоте дождя за окном, который ктото любил слушать.
Тех, кого теряем, не уносят навсегда. Они возвращаются Домой, оставляя свою любовь, как утешение и надежду, что однажды встретимся вновь там, где нет ни боли, ни слёз, а лишь свет и безмятежный покой. Пока помним и любим, они живы не в урне с прахом, а в каждом луче солнца, пробивающемся сквозь тучи, в каждом добром деле, совершаемом в их честь.
Они улыбаются сквозь невидимую грань и шепчут: «Живи. Радуйся. Я рядом. Я свободен. И ты всё преодолеешь».
P.S. Дорогой мой папа, я очень тебя люблю и помню! Я знаю, что ты всегда со мной рядом.
