Тихий побег
Тень от старого клена уже легла на половину скамейки. Аня прикрыла глаза, подставив лицо последнему осеннему солнцу. В парке было почти безлюдно, лишь ветер гонял по аллеям кучи жёлтых листьев. Она дотянулась до сумки, ощутила прохладный корпус телефона. Никаких новых сообщений, никаких пропущенных звонков. «Наверное, задерживается в институте», подумала она без особой тревоги.
Достала книгу, попыталась читать, но буквы расплывались. Мысли упорно возвращались к утреннему разговору. Дочь, Злата, за завтраком выглядела отстранённо, взгляд ускользал.
Мам, ты не представляешь, какая это возможность! Всего на полгода. Это же СанктПетербург!
Я представляю, сухо ответила тогда Аня. И представляю, к чему это приведёт. Ты же бросишь институт.
Нет! Я вернусь и всё досдам!
Никто не возвращается, Злата. Всё «на полгода» остаётся навсегда.
Разговор зашёл в тупик, Злата хлопнула дверью и ушла. Обычная ссора. Их было много в последнее время. Но сегодня в воздухе повисла какаято тихая, непривычная тяжесть.
Аня снова посмотрела на телефон. Полшестого. Пары Златы должны были закончиться час назад. Она набрала номер. Абонент временно недоступен. «Сел телефон», отмахнулась она, но внутри уже полз холодный, цепкий червь тревоги.
Она собрала вещи и пошла к дому, не в силах больше сидеть на месте. Квартира встретила её глухой, настороженной тишиной. Аня прошлась по комнатам, будто впервые видя их. Вот полка с Златинными детскими книжками, вот наклейка, стертая до дыр, на дверце шкафа, вот фотография на комоде: они с Златой смеются у моря, дочь загорелая, с белой улыбкой во всё лицо. Всё это было её миром, построенным вокруг ребёнка, крепким и незыблемым.
Телефон молчал.
Тревога превратилась в паническую, тихую, но полную. Аня начала звонить подругам Златы. Ответы уклончивы, никто ничего не знает, или делает вид, что не знает. Последней надеждой был Максим, парень Златы. Он ответил после пятого гудка.
Аня Викторовна, здравствуйте.
Максим, где вы с Златой? У неё телефон не отвечает.
В трубке повисло неловкое молчание.
Она сама всё расскажет, сдавленно выдавил он.
Что расскажет? Где она?
В аэропорту.
Мир не рухнул. Аня замерла. Шумы машин за окном, тикание часов в прихожей исчезли. Аня медленно опустилась на стул у телефонного столика.
В каком аэропорту? её голос звучал чужим, плоским.
В Внуково. Рейс в СанктПетербург через два часа. Я лечу вместе с ней. Не переживайте. Она боялась вам сказать, думала, что всё объяснит, когда всё уляжется.
Аня не помнила, что ответила. Она бросила трубку и застыла, глядя в одну точку. Пустота. В голове, в сердце, в квартире везде пустота. Вот оно, случилось. То, чего она боялась все эти месяцы. Не ссора, не крик, не хлопок дверью. Тихий, аккуратный уход. Побег.
Она машинально подошла к Златиной комнате. Всё было чисто, прибрано. Очень чисто. Аня резким движением открыла шкаф. Полупусто. Не хватало той самой зелёной кофты, тёплого свитера, дорожной сумки на колёсиках.
И вдруг её накрыло. Волна бессильной, всесокрушающей ярости. Как она могла? Тихо, исподтишка, обманом! Аня схватила первую попавшуюся вещь с полки старый плюшевый мишка, потрёпанный, с одним глазомпуговицей. Любимая игрушка. Она подняла его, готовилась бросить в стену, но рука не послушалась. Пальцы разжались, и она лишь прижала мишку к себе, зарылась лицом в потёртый плюш, где ещё пахло детскими духами.
Ярость сменилась отчаянием. Она опустилась на кровать дочери, сжавшись в комок. Всё было зря? Все эти годы, тревоги, бессонные ночи, борьба за её будущее здесь, дома? Всё оказалось пустым?
Аня вдруг вскочила и подбежала к телефону. «Такси, надо вызвать такси».
Она металась по квартире, не находя ключей, сумки, не понимая, что надеть. В голове стучало: «Успеть, надо только успеть». Рука сама потянулась к куртке Златы, висевшей в прихожей. Аня вцепилась в воротник, вдохнула знакомый, родной запах и снова ощутила тот же парализующий укол под сердце. Она натянула старый плащ и выскочила из квартиры, не закрывая дверь на ключ.
В такси она молчала, вжавшись в сиденье, и смотрела в окно. Москва пролетала мимо, чужая и безразличная. Огонь реклам, потоки машин. Гдето здесь, в этом потоке, летела её дочь, уже почти взлетела. Аня представляла Злату у строгого стеклянного терминала бледную, испуганную, но уже не своей.
«Что я скажу? думала она, сжимая пальцы в кулаки. Умолять? Кричать? Пнуть её, как в детстве, когда она убегала на дорогу? Или упасть на колени и плакать?»
Машина вырвала на подъезд к аэропорту. Аня судорожно расплатилась, выпрыгнула и бросилась к дверям. Гром, голоса, разговоры на разных языках. Она растерянно оглядывалась, пытаясь в толпе девушек в капюшонах и с рюкзаками увидеть свою. Сердце колотилось гдето в горле.
И вдруг она её увидела. Не в толпе, а уже за стеклом, в зоне контроля. Злата стояла спиной, предъявляла документы. Рядом Максим, шепчет ей чтото на ухо, и она обернулась, улыбнулась. Эта живая, свободная улыбка стала для Ани последней каплей. Она поняла, что не сможет остановить этот момент, не сможет стать преградой.
Она застыла у стекла, как рыба в аквариуме, беспомощная и немая. Злата прошла контроль, сделала несколько шагов, и вдруг обернулась. Их взгляды встретились через толстое, непробиваемое стекло.
Злата замерла. Улыбка мгновенно сползла, сменившись шоком, испугом, виной. Она чтото крикнула Ане, но та не слышала звука, лишь видела, как шевелятся губы: «Мам»
Аня не стала ничего кричать в ответ. Медленно, очень медленно, она подняла руку и помахала. Не «иди сюда», не «остановись». Просто помахала, провожая.
Потом достала телефон. Пальцы дрожали, она едва могла нажать клавиши. Она видела, как Злата, не отрывая взгляда, достаёт телефон из рюкзака.
Одно сообщение. Всего два слова: «Счастливого полёта!»
Аня увидела, как Злата прочитала эти слова, как лицо её исказилось, как она прижалась лбом к холодному стеклу и зарыдала. Не от страха и не от радости, а от внезапного, оглушительного понимания цены этого побега.
Аня развернулась и пошла прочь, не оборачиваясь. Спина была прямая, будто под плащом скрывался стальной стержень. Она сделала самое трудное, что может сделать мать отпустила. И это отпускание оказалось страшнее любого скандала.
Таксист, видя её бледное, застывшее лицо в зеркале заднего вида, не решился завязать разговор. Они ехали в полной тишине, прерываемой лишь шумом московской вечерней трассы. Аня смотрела в окно, но ничего не видела. Перед глазами стояло одно: искажённое лицо дочери по ту сторону невидимой стены.
Дверь открылась в ту же самую тишину, которую она оставила пару часов назад. Только теперь эта тишина была окончательной. Она вошла, механически сняла плащ, повесила его на вешалку.
Она прошла на кухню, включила свет. Рука сама потянулась к заварочному чайнику, но остановилась. Не могла пить. Не могла есть. Не могла дышать.
Вместо этого подошла к холодильнику. Среди магнитов из Суздаля и рисунков Златыпервоклашки был прилеплён листок с паролями. Аня отлепила его, нашла строку «Zlata, VK». Пароль был прост: дата рождения их кошки, умершей пять лет назад.
Аня села за стол, открыла ноутбук. Раньше она никогда бы не заглядывала в профиль дочери. Теперь всё изменилось. Чужой аккаунт, чужая жизнь. Она вошла.
Первым, что увидела, была новая фотография в профиле: Злата и Максим на фоне окна в самолёте, улыбаются. Подпись: «Поехали!» Сердце Ани сжалось в ледяной узел.
Она пролистала ленту: суетливые фотографии упакованных вещей, скриншоты билетов, посты для друзей, для однокурсников. Но не для неё. Она была единственной, кому не открыли этот радостный секрет.
Потом нашла переписку с Максимом.
Ты уверена, что не скажешь маме?
Она не поймёт. Устроит истерику. Лучше позже, когда всё уляжется.
А если она
Она переживёт. Она же сильная.
Аня закрыла ноутбук, отодвинула его, будто он раскалён. «Сильная» звучало в её голове горькой насмешкой.
Она подошла к окну. За стеклом ночная Москва, миллионы огней. Гдето высоко в чёрном небе летел самолёт, и в нём её девочка, которой она учила завязывать шнурки и читать слоги.
Она не плакала. Слёзы приходят, когда ждёшь сочувствия. А в этой тишине её не слышало.
Она потушила свет на кухне и прошла в комнату дочери. Легла на застеленную кровать, уткнувшись лицом в подушку, которая всё ещё пахла её шампунем.
В голове крутилось одно: «Почему я так поступила? Где я её проглядела?» Она ворочалась, пытаясь найти в памяти момент, когда всё пошло не так.
И вдруг вспомнила: месяц назад они убирали посуду после ужина, и Злата, глядя в окно на пролетающий самолёт, тихо сказала:
Интересно, там, на высоте, тоже чувствуешь себя маленькой и несвободной?
О чём ты? отмахнулась Аня. Помой уже тарелку, а не философствуй.
Злата вздохнула и больше не возвращалась к этой теме.
Аня зажмурилась. Это было не тогда, а позже, или раньше? Она перебирала обрывки разговоров, усталые глаза дочери за ужином, её замкнутость, когда она включала музыку в наушниках и уходила в себе.
Она проглядела не момент, а человека. Ту Злату, которая выросла чужой, пока Аня, стерильно оттирая плиту и гладила рубашки, думала, что крепкие стены дома это и есть любовь.
Она уснула, не раздеваясь, в луче уличного фонаря, падавшего на кровать.
Утром её разбудил настойчивый стук в дверь. Сердце ёкнуло: «Вернулась! Передумала!». Она, споткнувшись, бросилась открывать.
На пороге стоял курьер с огромным букетом белых хризантем и конвертом.
Аня Викторовна? Это вам.
Закрыв за ним дверь, она дрожащими руками вскрыла конверт. Внутри была открытка. На ней печатный текст:
«Мам, прости меня. Я не могла сказать тебе в глаза. Боялась, что ты посмотришь на меня так, как смотришь, когда я тебя сильно подвожу. Я не убегаю от тебя. Я пытаюсь догнать себя. Ты всегда говорила, что я могу всё. Вот я и пробую. Спасибо за всё. Ты самое дорогое, что у меня есть. Я люблю тебя. Твоя Злата».
Аня прижала открытку к груди и медленно опустилась на пол в прихожей. Наконецто пришли те самые слёзы тихие, горькие и одинокие. Но в них уже не было ярости, лишь вселенская грусть и нежность к той девочке из самолёта, которая так боялась разочаровать мать, что предпочла улететь молча.
Она сидела на холодном полу среди белых лепестков хризантем и плакала. Плакала за обеих: за мать, которая слишком поздно поняла, что стены могут быть тюрьмой, и за дочь, которой пришлось сбежать, чтобы обрести свободу.
Такова цена тихого побега, и в этом урок: любовь, если её держать в замкнутом пространстве, превращается в оковы; настоящая же забота дать человеку возможность лететь, даже если это заставит сердце плакать.
