**Дневник. Запись от 12 октября.**
Когда мы с Дмитрием поженились, нам едва стукнуло двадцать два. Голова кружилась от любви, будто после трёх стаканов кваса в жаркий день. Своего угла не было — ютились в съёмной однушке в Люберцах. Жили на мечтах да на копеечку, но счастье казалось таким близким, что руки к нему тянулись сами. Денег вечно не хватало, но мы верили: всё будет, лишь бы на одной волне плыть.
А потом заговорили о детях. Димка как-то вечером, глядя в потолок, сказал:
— Хочу сына. Полную семью, чтобы шумно было.
Я кивнула. Тоже хотела. Но тут же мысль ударила: где растить-то? В съёмной клетушке? А деньги? Зарплаты уходили на аренду, коммуналку, еду — на мечты оставались лишь крохи.
Родителям намекнула — может, помогут? Мама только вздохнула:
— Сами с трудом концы сводим. Брат ещё в институте, ему потом квартиру искать. А ты… надо было парня с жильём искать, а не на чувствах жениться.
Слезы проглотила. Обидно, да делать нечего.
Тут Димка предложил:
— Давай к отцу переедем. У него трёшка в центре, один живёт. А деньги, что на аренду уходили, копить начнём.
Я упиралась, но логика железная. Собрали вещи — и въехали к Артёму Степаничу, свёкру.
И тут началось. Квартира — как музей СССР: обои в пятнах, плитка с трещинами, кухня пропахла лавровым листом и «Беломором». Мы с Димкой отдраивали всё до блеска. Он чинил текущие краны, я вешала новые занавески. Хотелось хоть какая-то свежесть.
Но свёкру наш ремонт был как кость в горле.
— Хватит тут переделывать! — ворчал он. — Я сорок лет так жил — и нормально.
Каждое утро начиналось с его воркотни:
— Сковородку не туда поставила!
— Свет зря жжёшь — у меня раньше сто рублей за свет выходило!
— Воду экономить надо, а не лить, как в колхозе!
На последнем сорвалась:
— Да вы хоть раз в жизни женские нужды посчитайте, прежде чем считать рулоны!
Потом, конечно, пожала. Беременность, гормоны. По утрам тошнило от запаха селёдки, по вечерам — от баек под рюмку, как он «на заводе горб гнул» и «жена терпела — и ты потерпи».
Но терпела. Девять месяцев. Ради будущего.
А потом Димку повысили, зарплату удвоили. Накопили на первый взнос — и купили свою двушку в новостройке на окраине. Чистую, светлую, без трещин и запахов.
Свёкр не ревел, когда мы уезжали. Даже усмехнулся:
— Наконец-то в тишине новости посмотрю.
Родился Сашка. В роддоме медсестра принесла пакет. Думала, от Димы. Открываю — а там творожки, йогурты, мандарины… и банка вишнёвого компота. А внизу записка:
*«Дочке. Чтобы молоко сладким было для внука.»*
Рыдала, как дура. Вот она, любовь. Без пафоса, без слов. Просто — по-деревенски, по-человечески.
Теперь я не говорю «свёкр». Говорю «пап». Он приходит по воскресеньям с пирогами и котлетами. Сашка к нему липнет:
— Дед, купишь машинку? Вон, красную!
И наутро дед уже на пороге с игрушкой.
А мы ему квартиру отремонтировали: новые обои, пол, мебель. Пусть старость в тепле будет. Он заслужил. Тем, что молча пустил нас под крышу. Тем, что принёс тот компот.
Иногда шучу:
— Пап, вы нас тогда чуть не развели, а теперь сами к нам приросли.
Он машет рукой:
— Ну и ладно. Значит, жизнь не зря прожита.
**Вывод:** Любовь не всегда говорит громко. Иногда она шепчет в записке на обрывке газеты.
