Слегка помятый листок бумаги лежал в нижнем ящике её стола, придавленный заявлением об увольнении. Я взял его в руки — и сердце ёкнуло. Будто подсказывало: это не просто бумага. Это послание. Мне.
Вспомнилось, как в детстве мы с пацанами играли в шпионов — писали тайные записки молоком, соком лука, а потом грели листы над конфоркой, чтобы проявить невидимые слова. И ведь мы с ней, с Алиной, как-то говорили об этом, болтали в обеденный перерыв, будто я не начальник, а обычный парень, смотрящий на неё с обожанием.
Я не стал ждать конца рабочего дня. Примчался домой, дрожащими пальцами включил газ, поднёс лист к пламени… И буквы проступили. Чёткие, выжженные болью и правдой.
*»Если ты читаешь это, значит, догадался, как открыть невидимое. Значит, не всё кончено. Но запомни — унижая меня, ты растоптал всё, что во мне к тебе жило. Ты получал удовольствие, видя, как мне больно. Ты забыл, что за холодной маской — живая душа. Да, я могла отомстить. Но тогда стала бы тобой. А я — не ты. Прощай. Не ищи.»*
Я перечитывал письмо снова и снова. Каждое слово жгло, будто уголь. В голове крутился один вопрос: за что я её так ненавидел?
Когда Алина впервые появилась в отделе, будто кто-то распахнул окна — в душный кабинет ворвались свет, ветер, запах сирени. Я не был мечтателем, но тогда… тогда я впервые понял, что значит потерять разум. В ней не было гладкой красоты. Но было что-то — энергия, неуловимая, как вспышка. Что-то, от чего мужчины оборачивались, а я — горел внутри.
Я знал женщин. Много. Ухоженных, игривых, с голосами, пропитанными намёками. Я умел их читать, знал, чего они хотят. И получал своё — свидания, цветы, поцелуи. До свидания. Меня это устраивало. Я держал дистанцию, всегда был главным.
Но с Алиной… Хотелось прижаться щекой к её плечу, слушать её дыхание, забыть всё. Стать не начальником, а просто человеком. Выбросить амбиции ради одного её взгляда.
Она была моей подчинённой. Надёжной. Тихой. Умной. Я поручал ей сложные задачи — она справлялась без жалоб. Я мог накричать — она молчала. Но это молчание резало глубже любых слов. В нём была сила, от которой у меня сжималось горло.
И я унижал её. Снова и снова. Давил, провоцировал, злился. Мечтал сломать, чтобы потом собрать. Хотел увидеть её слёзы, чтобы утешить, сказать: «Прости, идиот я…» Но она не плакала. Не уходила. Сжималась — и становилась крепче. А я — слабее.
Я приносил ей конфеты. Ловил её взгляд. Бросал небрежные комплименты. Надеялся, что она поймёт: я не просто начальник. Я — мужчина, который хочет быть ближе.
Однажды я не выдержал — подошёл и обнял. Крепко, но нежно. Она отстранилась, посмотрела в глаза. Без злости. Без страха. Пусто. А мне казалось — она видит меня насквозь. И это раздавило.
Я не мог признать, что она равна мне. Хотел подчинить. Приручить. Делал всё, чтобы доказать себе: она — никто. А сам сгорал от желания.
Пытался вызвать ревность. Громко смеялся в телефон, звал на обед других. Она молчала. Не реагировала. И это бесило больше всего.
Я был уверен — она чувствует. Что хочет того же. Что ей нужны мои руки, мой голос. Она просто держится. Но сдастся. Обязательно.
Я знал — работа ей важна. Значит, она останется. Вытерпит. А потом… потом будет моей. Я привык получать то, что хочу.
Но в пятницу она не пришла. Не предупредила. Телефон не отвечал. Проект завис. Я остался у разбитого корыта. Злился, ждал, что она вернётся, объяснится. Но её не было.
Будто испарилась. Как пар от дыхания на морозе. Как сон, который помнишь утром, но к обеду уже не собрать. Она ушла — тихо, резко, навсегда.
А я… Тот, кто считал себя хозяином положения, остался с пустотой. С письмом, в котором — правда. Она была сильнее. Чище. И ушла первой.
Теперь мне не хватает её взгляда. Молчания. Даже её упрямства. Я ненавидел её. А на самом деле… просто не умел любить.
**Жизнь учит: гордость — плохой советчик, а жестокость — признак слабости.**
**Тот, кто боится быть уязвимым, остаётся в одиночестве.**
