Лето, которое изменило всё
— Я уезжаю к Денису! — заявила я, захлопывая чемодан. Мать, стоявшая в дверях, побледнела от гнева.
— Шалава! Чтобы ноги твоей здесь больше не было, когда с пузом приползёшь! — кричала она, пнув чемодан, будто он был виноват.
«Странно, — мелькнуло у меня в голове, — а ведь ты так мечтала о внуках…»
Мне было двадцать три, и я жаждала новой жизни. Жалость к матери грызла меня, но её контроль душил ещё сильнее. Я мечтала о свободе, о жизни без её вечных упрёков. И вот я — предательница, бросившая родного человека ради мужа.
Мать осталась одна. Её энергия, привыкшая командовать и контролировать, теперь не находила выхода. Она пыталась лезть в дела соседей, но те, как и я, хлопали дверями. Мать начала чахнуть — то сердце схватит, то давление подскочит. Её звонки были полны прозрачных намёков на одиночество, трубка падала со стуком после разговоров, а в прихожей всегда стоял запах корвалола. Я поддавалась на эти манипуляции, и моя новая, счастливая жизнь с Денисом омрачалась её тоской.
Я решила, что матери нужен новый объект для заботы. Кто-то, кто будет «доставать её», как я когда-то.
— Завтра едем на рынок за котёнком, — объявила я Денису за ужином.
Он лишь покорно кивнул, уплетая мой борщ. Денис с юности жил один, питался пельменями и дошираком, заработав гастрит к двадцати пяти. Когда я появилась в его жизни с домашней едой, он готов был соглашаться на что угодно, лишь бы я продолжала готовить.
—
Утром мы отправились на рынок в соседний район. Павильон встретил нас гомоном и тяжёлым запахом навоза, шерсти и сырости. Голова закружилась — я сидела на дурацкой диете, заменяя завтраки кефиром. Но дело было не в голоде.
Меня оглушала тоска, исходившая от клеток. Они смотрели — кошки, собаки, кролики — глазами, полными мольбы. «Возьмите меня», «Спасите», «Я не хочу умирать». Руки дрожали. Хотелось распахнуть все клетки, крикнуть: «Бегите!» Но я лишь шла вдоль рядов, чувствуя, как сжимается сердце.
— Давай уйдём, — прошептала я Денису.
— Без кота? — удивился он.
— Ладно… возьми вот этого, — ткнула пальцем в первую попавшуюся морду.
На меня уставился лохматый усач с взглядом, полным дерзости: «Ну и чего тебе?» Идеально для матери. Они будут ругаться, драться, и её энергия будет тратиться не на болезни, а на войну с котом.
— Сколько? — спросила я продавца.
— Двенадцать тысяч.
— Что?! — у меня перехватило дыхание.
— Это сибиряк! — важно заявил мужчина.
Я не знала, что значит «сибиряк», но звучало дорого. Взглянула на Дениса. Мы, вчерашние студенты, только начали работать. Наши зарплаты уходили на еду, коммуналку и редкие посиделки в кафе. Двенадцать тысяч — это моя зимняя куртка, на которую мы копили.
— Берём, — вдруг вырвалось у меня.
— Дороговато, — пробурчал Денис.
— На любви не экономят! — отрезала я.
— Любовь — даром, — фыркнул он. — Дворовых котят можно любить не меньше…
— Это породистый сибиряк! — вступился продавец.
— Да, породистый! — поддакнула я.
— И кому это нужно? Крысам в подвале у твоей мамы?
Я злилась, потому что он был прав. Развернулась к выходу.
И тут из-под прилавка выскочил котёнок — серый, лохматый, с огромными испуганными глазами. Я подхватила его, оглядываясь:
— Чей?
— Безродный. Выброси за ворота, — бросил продавец.
Денис разглядел его.
— Вот такого я и представлял для твоей матери.
— Почему?
— Потому что он боец.
Мы молча пошли к машине. Котёнок прижался ко мне, дрожа.
— К маме? — спросил Денис.
— Нет, его сначала надо в порядок привести. Он же как бомж.
—
Дома оказалось, что котёнок — девочка. И хулиганка страшная. За день она ободрала обои, улеглась на Денисов свитер, порвала мои колготки и устроила цирк, носилась по квартире, как угорелая. Мы сводили её к ветеринару, вымыли, купили ошейник.
Через неделю она превратилась в пушистую бандитку. Ела, урча, как мотор, играла с верёвкой, спала на спине, подставляя живот. Мы назвали её Мурашка — за вечное движение.
Но везти её матери мы всё не решались.
Наконец собрались.
— Лови её, — пробурчал Денис. Ему не нравилась эта затея.
Вышли на жару. Мурашка тяжело дышала в машине, потом плюхнулась на бок, подставив пузо.
— Жарко тебе, дурашка? — почесала я её за ухом.
— Скажем твоей маме, что это порода — уральская забияка, — неуверенно пошутил Денис.
Но нам было не до смеха. Мы переглянулись — и без слов поняли друг друга.
— Маме найдём другого…
Мурашка выглядывала у меня из-под руки, не зная, что только что обрела дом.
—
Сейчас ей десять лет. Она — член семьи, с ветеринарным паспортом и днём рождения (днём, когда мы её нашли). Наш мохнатый антистресс. Благодаря ей мы решились на ребёнка, поняв, что можем заботиться о ком-то.
Дворняги — самые верные.
—
Эта история случилась в маленьком городке под Екатеринбургом, где я искала свободу, а нашла любовь — к мужу, к жизни и к маленькой серой разбойнице.
